замуж идти!
- А кто говорил, что она настоящая генеральша?
- Ну, да она, конечно, барыня еще свежая, да все не след бы выходить. Жила бы себе одна-то, как у Христа за пазушкой. И люди-то бы были довольны, и сама покойна…
Наступил август. Дни стали короче, ночи темнее и звездистее.
Татьяне Петровне понадобилось съездить в город на несколько дней. Она взяла с собой горничную и Анфису; меня оставила дома с новым дядюшкой, потому что поехала в коляске, где можно было поместиться только троим. В карете ехать отсоветовал ей муж по случаю рабочей поры, чтобы меньше забирать людей. Татьяна Петровна в карете ездила всегда с форейтором.
На другой день после их отъезда, мне было как-то странно и неловко обедать вдвоем с дядюшкой. Я не только не умела приняться снискивать его расположение, но этот совет, повторявшийся довольно часто теткой, отнимал у меня всякую возможность быть с ним любезной. Я боялась сказать ему ласковое слово из страха, что он подумает, что я стараюсь снискивать его расположение. Эта мысль оскорбила бы меня. Поэтому на все его шуточки я или молчала, или отвечала односложно. Я думала, что он рассердится; однако после обеда он наградил меня довольно нежным поцелуем. Я отправилась гулять, а после прогулки до вечернего чаю просидела в своей комнате.
После чаю, когда уже почти стемнело, я вышла на балкон. Вечерний ветерок доносил до меня сильный запах флоксов, зарница сверкала вдали из темной тучи, а звезды ярко светили надо мной в глубине вечернего неба.
Мне было очень грустно. В моих мыслях и чувствах было что-то смутное, неопределенное; какой-то туман падал на жизнь; не было ни одной цели, ни одной привязанности, которой бы я могла посвятить душевные силы. Я видела ясно, что судьба проведет меня околицей, помимо общества и света, и что жизнь моя пройдет без борьбы, без животворных ощущений, мороком, - как говорит Степанида Ивановна, - что ни один, может быть, дружеский голос не раздастся близ меня в тяжелые минуты уныния. Я с ужасом подумала, что, может быть, со временем я сделаюсь чем-то вроде Анфисы, - также завяну и очерствею душой. Но в то же время мне казалось это почему-то невозможным; против этого вопияло мое молодое, полное желаний и надежд сердце.
Сзади меня послышались тяжелые шаги, и в полумраке показалась полная фигура дяди.
- Ты что тут делаешь? - спросил он меня. - А? что ты тут сделаешь, плутовка?
- Ничего, сижу и наслаждаюсь чудесною ночью.
- А ты это что от меня все бегаешь? Не посидишь со мной? Что я, медведь что ли какой? не бойся, не укушу… Нет что бы приласкать дядю - точно коза дикая.
- Я не умею ласкаться.
- Ну так я тебя научу. Хочешь?
И он сел со мной рядом… Я невольно отодвинулась. В тоне его голоса было что-то неприятное.
- Куда отодвигаешься? Сядь поближе. Да что ты, ненавидишь что ли меня?
- Что за странная мысль пришла вам в голову!
- Да уж видно так. Ну-ка, докажи противное, поцелуй меня.
Я подставила ему свое лицо.
- Да ты хорошенько, вот так! - и он звонко чмокнул меня. - А ты будь ласкова ко мне, глупенькая, - продолжал он, - тогда я буду хорош, буду утешать, баловать тебя. Что тетушка-то твоя, много ли доставила тебе удовольствий? А я буду тебя и в театр, и на балы возить.
- Зачем! не нужно…
- Как не нужно! Молоденькой девочке нельзя, чтоб не хотелось повеселиться…
Он погладил меня по голове.
- Видишь, какая у тебя коса славная, точно шелковая. - Потом охватил своею мощною рукой мою шею и прибавил со странным выражением: - Возьму да и задушу!..
- Вот вы, так видно, ненавидите меня, - сказала я, отшучиваясь, - что задушить хотите.
- Вот и ошиблась! Ах ты глупенькая! Да ты разве не видишь, что уж я давно на тебя только смотрю… А ты все от меня да от меня!
- А задушить хотите!
- Это от любви. Ты ничего не понимаешь: когда любишь, так и хочется проглотить!
- Странная любовь! - сказала я смеясь.
- Что ж? тебя славно проглотить: ты молоденькая, нежненькая.
- Что за нелепости говорит он? - подумала я и ничего не сказала.
- А хочется тебе замуж? Мечтаешь, я думаю, фантазии создаешь? Ну-ка, скажи, какой твой идеал-то: белокурый или черноволосый? Военный или статский?
- Нет у меня идеала никакого!
- Вздор, не поверю! Что ж ты, влюблена что ли? А? Скажи-ка мне, в кого ты влюблена?
- Не влюблена я!
- Сердчишко-то бьется? не притворяйся. Ох, ведь от вашей братьи-девчонок правды не скоро добьешься! Не велики птички, а скрытности бездна.
- Вольно же вам видеть скрытность и хитрость там, где нет.
- Толкуй-толкуй себе, а я, матушка, уж старый воробей, женщин-то хорошо понимаю.
- А мне кажется, нет.
- Что-что? Ах ты, огонек этакий! Смотри, пожалуй… Ну корошо, увидим.
Молчание.
- Вам, я думаю, скучно без тетушки? - сказала я.
- Ну ее, старуху! - сказал он шутливо. - Вот ты помоложе, тобой было бы повеселее, как бы ты ни дичилась. За что ты ненавидишь меня? Ты меня этим огорчаешь. Бог с тобой! не ожидал я!
- Дядюшка! право, вы несправедливы ко мне…
- Хорошо-хорошо! увижу на деле.
- Чем же доказать мне?
- А ты, как я останусь один, приди да поцелуй меня.
- Отчего мне не поцеловать вас? я и при всех поцелую.
- Нет, при всех хуже. Тетушка твоя порядочная ханжа, Анфиса старая завистливая девка… Еще сочинят что-нибудь.
- Что же могут сочинить?
- Мало ли что? люди везде люди; ты еще их не знаешь.
- Как же мне быть к вам после этого ласковою?
- Так, чтобы этого никто не замечал.
- Да ведь вы мне родня.
- Ну уж ты слушай, что я говорю.
Приказчик, явившийся за приказаниями, прервал этот странный tete a t amp;te*.
- Вот еще Бог посылает наказанье, - подумала я, - непрошенную нежность дядюшки!
На другой день была почти та же история с незначитель-
* tete a tete - разговор один на один (пер. с фр.)
ными переменами; то же надоеданье со стороны дяди с поцелуями; на третий - поцелуи и навязчивость его начинали принимать для меня какой-то зловещий характер.
Положение мое становилось очень неприятным. Что я могла сделать! Оттолкнуть его грубою выходкой казалось мне опасным и неловким; отшучиваться, постоянно делать вид, что ничего не понимаю, покуда казалось мне лучшим. На меня находил непонятный страх и трусость каждый раз, как я слышала шаги его, направлявшиеся ко мне, где бы ни находилась я: в своей ли комнате, в садике ли. Раз он отыскал меня даже в роще. Это было сущее наказанье, постоянная игра в кошку и мышку.
Меня брали тоска, горе, досада, злость. Я чувствовала себя оскорбленною в самых лучших и священных
