народу.
В деревне Галишевой через три года обществом построили школу. Это была просто изба: три окна на дорогу да два – во двор. Хотя двора как такового не было, а стоял дровяной сарай. Вацлав поместился в школе и за дощатой перегородкой устроил себе комнату с одним окном, небольшим столиком, навесным шкафом; на стене были полки с книгами. Посредине школы была сложена большая русская печь, которая одним боком выходила в комнатушку Вацлава, и зимой там было тепло.
В первый год в деревне родители отдали в школу десятерых мальчиков. Съездили в Ирбитскую слободу, купили грифельные доски и грифели, понемногу бумаги; букварь был на всех один.
Но учительское жалованье было копеечным, и прожить на него было немыслимо. Некоторые крестьяне из бедных и заплатить-то за учебу детей могли разве тем, что привезти для школы дров. Безродная старуха Даниловна бесплатно мыла пол, топила печь и варила учителю немудреную еду – если было из чего. Волей-неволей Вацлаву пришлось снова наниматься в работники к богатым мужикам, но к Африкану Савватеевичу вернуться он и не думал…
Спустя два года ссыльный поляк женился на тридцатилетней вдове с двумя детьми. Аксинья Петровна была не красавица, но собою недурна, и при том – умелая хозяйка. А хозяйство у вдовы было справное: две лошади, жеребенок-подросток, корова, овцы, свиньи и всякая птица. Съездили в Киргу, обвенчались в церкви, и Вацлав стал жить в семье. Мальчик, который был старше сестры на два года, пошел в школу, учился у приемного отца.
В Галишевой все по-прежнему звали учителя Вячеславом, и когда тот шел по деревне, мужики снимали шапки и кланялись в пояс, величали его по отчеству на свой манер – Константинович.
На следующий год в Галишевскую школу пошло уже больше двадцати ребят; появились ученики из Прядеиной, Харлова. Так в Галишевой образовалась двухклассная школа.
Алеша, пасынок Вацлава, оказался толковым и умным парнишкой; дочь Анфису он учил дома, потому что в школу не ходило ни одной девочки.
Через год Аксинья Петровна родила сына, которого назвали Федором. Семья росла, росли и заботы; супруги жили дружно, так же как и дети, родные и неродные. После Федора Аксинья родила еще двоих – Дмитрия и Елену.
В Галишевой семью Сосновских все уважали; с каждым годом в школу приходило все больше учеников. Словом, 'русский поляк' Вацлав Казимирович Сосновский пустил надежные корни в Зауралье.
Шли годы, дети росли, в семью постепенно приходил кое-какой достаток. Женили на местной девушке Алексея, отдали замуж в Прядеину Анфису; подрастали и общие дети – Федор, Дмитрий и Елена.
А Вацлав Казимирович, сверх своих домашних и семейных дел и хлопот, продолжал учительствовать.
КОНОКРАДЫ
В народе испокон веков говорится: 'Сколько веревочке ни виться, а конец будет'. Так получилось и с Куликовыми с таежного хутора Куликовского.
Там в стороне от двух, стоящих неподалеку друг от друга, изб расположился и аккуратный пятистенный дом с окнами на проезжую дорогу.
В него-то и зашли мужики, приехавшие из Прядеиной, и, помолившись на образа, поздоровались с хозяином.
– С Прядеиной мы… Ищем вот, хозяин, лошадей своих, с прошлого года все ищем! Знающие люди на соседей твоих сказали…
– Вот вам крест святой! Сам я и в глаза прядеинских лошадей не видал! А вот Пашины-то сыночки, братаны Куликовы – шибко вороватые да коварные… Весь хутор в страхе держат! Старшому-то, Митяхе, лет двадцать пять, женатый уж, и дите есть. Второй, Арсентий, вроде потише был – в солдаты его забрили. А уж третий, Феофил – этот и вовсе отпетый! Ежели не обумится* Филко – хоть уезжай с хутора, куда глаза глядят! Четвертый есть брат, Алеха… Двенадцатый год ему еще, а уж за версту видать – в точности такой же будет, как и его братаны. Ежели Митюхи с Филком дома нет, знать-то, они и увели лошадей. А куда – не ведаю… Есть, правда, куликовская заимка, верстах в шести отсюда. Домик там у их, конюшни, пригон. Может, там ваши лошадки-то? Но смотрите – таких ухарей только разве врасплох можно захватить!
Как ваши увезли Пашу-то с братцем его Левой, на хуторе бабы одне остались, да меньшой пашин – Алеха. По всему видно, они его на заимку должны послать. Вот он вас куда надо и доведет… Проследите только, да скрытно, за Алехой-то…
За разговором увидели – из ворот соседней ограды показались дровни.
– Как в воду я глядел! – крикнул хозяин, тыча пальцем в окно. – Ведь в дровнях-то – Алеха! Не иначе, на Куликовскую заимку покатил… В самый раз сейчас проверить, куда он поедет!
Вскоре от хутора на тракт вывернулись двое саней и поехали вслед за дровнями. Алеха, видно, заподозрил неладное: он ожег кнутом лошадь, потом стал нахлестывать ее непрерывно, пока она не помчалась галопом. Сомнений не было: понял, что за ним гонятся. В мозгу Алехи понеслись лихорадочные мысли: повернуть назад нельзя, свернуть в сторону – некуда, гнать вперед – все равно братьев предупредить не успеешь…
– Эх, ружье бы теперь тятькино! Посшибал бы головы-то которым…
Дровни развернуло поперек дороги, Алеха вывалился из короба, вскочил и опрометью побежал. Но далеко не убежал: его мигом догнали, втащили к себе в сани, связали и вдобавок рукавицей рот заткнули, а один из преследовавших мужиков пересел на алехины дровни.
Подъехали к воротам куликовской заимки. Алехина лошадь заржала, из пригона послышалось ответное ржание. В ограде заскрипел снег, послышались шаги. Хриплый – видать, с перепою, голос из-за ворот спросил: 'Алеха – ты, что ли?'. Загремел засов, и ворота открыл один из братанов Куликовых. По всему видать, это был старший сын Паши, Митяха. Первое мгновение он бессмысленно таращил осоловелые глаза на чужих людей, не понимая, что происходит. Митяху быстро и крепко связали, а потом, держа Алеху за воротник шубейки, велели звать брата. Вскоре показался Филко с полной пудовкой овса. Он опомниться не успел, как и его связали.
Прядеинские мужики даже не верили своей удаче. Осмотрели сеновал, завозню и амбар, но кроме хлеба, свиных кож и овчин ничего не нашли. В доме дотапливалась печь, на столе в чугунной сковороде было жареное мясо и стоял початый полуштоф самогона. На стене висели хорошие английские ружья и патронташи с патронами. Сколько ни искали, ничего подозрительного не нашли.
Связанные Митяха с Филком клялись:
– Лошади у нашего стога тогда стояли, а мы аккурат за сеном приехали. Видим, лошади-то чужие, вот мы и увели их на заимку: не ровен час, еще волки нападут да загрызут – долго ли? Мы и место показать можем, где их нашли!
Вскоре у избы Паши Куликова собрались все хуторяне. Выбежала за ворота испуганная, растрепанная пашина баба, кинулась к Алехе, а увидев старших сыновей со связанными руками, все поняла. Завыла, как волчица, а потом упала на лавку и забилась в судорогах. Отступились от нее прядеинские мужики, как от бесноватой, а один из них повернулся к вбежавшей на крик красивой черноглазой женщине:
– Ну, а ты что скажешь, красавица?
Та обожгла спрашивавшего ненавидящим взором, в котором горел дьявольский огонек:
– Да што говорить-то с вами, душегубы?! Не видят, что ли, глаза ваши бесстыжие – припадочная она! Убирайтесь отсюда! Ишь, пристали к бабам! Мы в мужичьи дела не лезем, вон у мужиков спрашивайте!
Чужих лошадей мужики решили оставить в хуторе под надзором соседей, строго-настрого предупредив:
