нас в пустыню Сахара.
Часть II. Дама
7
Уайльд решил, что сейчас не могло быть намного больше десяти утра. Зной, поднимавшийся от песка, уже обжигал ноги, а ослепительный свет вынудил напряженно сощурить глаза. Пот стекал с шеи, струился под шерстяной туникой, щекотал бедра. Им овладело чувство беспомощности, ощущение полного поражения, которого он никогда прежде не испытывал. Ведь Инга сказала, что Африка слишком велика для него.
— Вы не попробуете развязать мне руки? — спросила Серена. Он потянул за веревку, пристально глядя в глаза девушки. Тревога, которую она испытывала в первые мгновения после того, как вертолет поднялся в воздух, оставив их в песках, сменилась спокойствием, соответствующим ее имени. Действительно ли она отреклась от ислама, или только внешне, но в любом случае она осталась фаталисткой; не исключено, что для человека, выросшего в такой стране, это было единственно возможное мироощущение.
Ее руки были теперь свободны. Она потерла ладони и повертела кистями, восстанавливая кровообращение, и освободила Уайльда, потом искоса взглянула на солнце, села, скрестив ноги, и опустила ту самую складку хайка, которая так удивила Уайльда, полностью закрыв лицо.
Уайльд опустился на колени рядом с нею.
— Хочу, чтобы ты знала, как мне жаль, что ты попала в эту передрягу; пусть даже и впрямь хотела разделаться с этим старым ребенком.
Ее глаза вновь появились из-под капюшона.
— Сядьте и берегите силы, мистер Уайльд. Нам нужно сделать не меньше четырех переходов до ближайшей воды, если, конечно, мы пойдем в верном направлении.
— Какое-нибудь направление есть всегда.
— Я знаю, куда мы должны идти, мистер Уайльд. Но, как я уже сказала, нам потребуется четыре дня.
Невероятно, но она, кажется, тоже предлагала ему жизнь.
— Милая моя, у нас нет ни еды, ни воды, зато есть очень жаркое солнце.
— Вы должны довериться мне, мистер Уайльд. Инга считает, что мы наверняка умрем. Но она ничего не знает о пустыне. Канем и Фодио из племени канембу, обитателей леса. Мой отец был арабом пустыни, и он научил меня как выжить под палящим солнцем среди песков. Туббу, жители Тибести, иногда по целой неделе ходят по пустыне без капли воды. Но мы не должны допустить обезвоживания. Поэтому вы должны сесть, так же как я, и по возможности сохранять неподвижность. Если получится, то усните. Когда начнет темнеть, мы пойдем.
— А если захочется помочиться?
— Помочитесь. Вода, достигшая мочевого пузыря, уже не пригодна для использования в организме. Но нам не следует больше разговаривать, мистер Уайльд.
Она снова скрылась под своей накидкой и замерла — статуэтка, укутанная в пыльную ткань. Уайльд сидел рядом. От горячего песка по всему телу поднимались волны, вытягивающие силы из усталого тела. Он опустил складку своего хайка. Жаль, что я никогда не занимался йогой, — мелькнула мысль. Некоторое время он думал о Серене, а затем его мысли переключились на Ингу. Канем и Фодио должны были уже вернуться на остров, и Инга знает, что планы исполнены. Какими же извращенными должны быть мыслительные процессы в этом замечательном мозгу. Возможно, это выглядело как-то так: я люблю Уайльда, и я ненавижу Уайльда; я хочу, чтобы Уайльд умер, но не могу убить его сама, даже не смогу смотреть, как его будут убивать; его смерть не должна быть быстрой, как от выстрела или удара ножа; он должен умирать медленно, от жажды, и проклинать меня каждой клеточкой своего тела. Что ж, если ей чего-то хотелось, то она всегда получала желаемое. Но если Инга действительно думала так, то, значит, она изменилась. Та Инга, которую он знал в Стокгольме, была склонна к эмоциям не больше, чем гремучая змея. А потом Уайльд стал думать о высоких стаканах с коктейлями из рома и кока-колы, до половины заполненных льдом. Как ни странно, в это время мысли о еде не приходили ему в голову. И это было счастьем — они лишь добавили бы переживаний.
Он думал о других людях, других местах, о плавании среди мощных волн прибоя на Кобблер-рифе близ Барбадоса, а потом вспомнил, как его вместе с Ингой когда-то заперли в холодильнике в Стокгольме. Голая Инга, ее белое тело от холода розовеет. Он думал…
…Серена трясла его за плечо. Уайльд дернул головой и попытался подняться, но его ноги и руки совершенно онемели. Серена откинула ткань с его лица, и он увидел, что кроваво-красный шар солнца за спиной почти коснулся песка. В воздухе уже не ощущалось жары, но она сохранилась под одеждой, и тело жгло от пота, пыли, укусов москитов и песка.
Серена помогла ему подняться на ноги.
— Вы понемногу разойдетесь. Сегодня ночью, пока у нас еще есть силы, мы должны пройти как можно больше.
— Куда?
Девушка показала на сияющую в небе Венеру.
— Она должна все время быть справа. Скоро покажутся и другие звезды.
Он резким шагом, почти по-военному, двинулась вперед. Уайльду в первый момент показалось, что он идет по пляжу; если он сразу же не отрывал ногу от почвы, то она по щиколотку погружалась в песок. Это утомляло, но он больше уставал не от движения, а от того, что видел. Несмотря на то, что солнце скрылось, видно было очень хорошо: ночь была светлая, а вокруг вздымались бесчисленные волны барханов — вблизи, вдали, позади, со всех сторон.
Серена оглянулась на Уайльда через плечо.
— Когда мы выйдем из песчаного моря, будет гораздо легче. Если ничего не произойдет, то это случится уже завтра ночью.
Уайльд старательно переставлял ноги. Он не мог воспринимать завтрашнюю ночь как что-то реальное. Поднявшийся ветер с шипением и свистом хлестал по песку и людям, а температура стремительно понижалась. Предыдущая ночь, которую Уайльд провел, вися на кресте над озером Чад, была куда теплее.
Они шли, дрожа от холода и спотыкаясь в песке. Уайльду даже показалось, что он спал на ходу, не отрывая взгляда от спины Серены. Дама, подумал он. Дама в беде. Моя дама.
Потом он обнаружил, что стоит на коленах и вот-вот упадет ничком. Ветер успел нанести песок вокруг его бедер. Он глядел, как Серена уходит от него под восходящей луной, глядевшей с неба как замерзшее солнце. Но она остановилась, обернулась и вернулась к нему.
— Нет, нет, мистер Уайльд. Мы должны идти до самого рассвета.
— Как скажешь. — Он встал, задумавшись, почему она так беспокоится о нем.
Рассвет наступил так же неожиданно, как и сумерки. Серена ни говоря ни слова села, завернувшись в хайк. Уайльд попытался облизать губы и его язык чуть не прилип к небу. Горло пересохло настолько, что даже дышать было трудно, а от непрерывного свиста ветра, казалось, что у него дрожат все внутренности. Несколько глотков затхлой воды, которую дала ему Инга, превратились в памяти в нектар. Связно мыслить было невозможно. Закрытыми глазами Уайльд видел волосы Инги, которые, казалось, стали частью пустыни и солнца; они извивались и качались в мерцающей белизне, обматывались вокруг его тела, опутывали ноги и руки, забивали рот. Волосы Инги были реальны. Они были единственной реальной ее частью. Волосы Серены тоже были реальными. Но они были черными и жесткими, как проволока, а не мягкими и
