отверженное, одно прикосновение к которому считается осквернением. Настроение настоящего европейского общества таково, что преступник гораздо легче может возвратиться в лоно общества, которое его извергло, и примириться с ним, чем палач. Напрасно законоведы, замечая эту перемену, старались разубедить народы и поддержать прежнее значение палача. Легисты говорили о палаче: «Этот человек так же священ, как сама юстиция. Когда он мучит или предает смерти себе подобного, он не оскорбляет Бога и не отвечает за убийство, которое совершает. В этом случае наказанию подвергает себя сам виновный, ответственность за пролитую кровь берет на себя общество». Некоторые из законоведов думали, что причина отвращения к личности палача кроется в частных качествах лиц, исполняющих эту должность, а не в самой обязанности; смотря на такое отношение общества к палачу, как на нечто случайное, временное, они искали и временных мер исправления этого, по их убеждению, зла. Так Дагмудер, один из авторитетных юристов, считал бесславие палачей следствием их пороков, злоупотреблений и того дикого самолюбия и жестокости, которые они проявляют при совершении казней, обращаясь с преступником, швыряя и убивая его так, как будто в их руках не человек, а животное. Для восстановления уважения личности и обязанности палачей во мнении общества, он советовал выбирать палачей из людей добрых, мастеров своего дела, людей надежных, отважных, вежливых, милосердых. Но ни теоретические убеждения, ни практические меры не могли поколебать с каждым веком возраставшего в обществе отвращения к обязанности и личности палача, потому что отвращение это происходило не от частной какой-нибудь причины, как, например, от личных качеств палача, а от общей, глубоко скрытой, коренной перемены взглядов на смертную казнь. Этой-то коренной перемене взглядов и следует приписать разнообразные симптомы отвращения к личности и обязанности палача. Во Франции одна девушка за утайку родов была приговорена к повешению. Палач, тронутый ее красотою и молодостью, просил судей дать ей помилование с тем, что он на ней женится. Судьи согласились, но подсудимая пожелала лучше быть повешенной, чем сделаться женой палача. Торговцы отказываются продавать палачу съестные припасы; деньги его внушают народу ужас; народ смотрит на них как на цену пролитой крови; он верит, что на каждой монете палача есть кровавое пятно — и если случается получить несколько этих проклятых монет, он бросает их в сторону, боясь от них несчастия. Палач не может найти себе квартиры — и никакие усилия правительства не в состоянии заставить жителей дать ему приют. Должность палача всегда и везде принадлежала к самым доходным; в Poccии, например, случалось, что палач получал по 10 тыс. с приговоренного. Но несмотря на это у народов до такой степени велико отвращение к обязанности палача, что его не в состоянии пересилить страсть к приобретению, одна из могущественнейших страстей человеческих; вследствие этого правительства находятся в затруднении найти охочего человека в палачи. Отсюда явилась необходимость возлагать эту обязанность на преступников, давая им взамен этого помилование. Такой обычай существует у нас в Poccии. Но замечательно, что, несмотря на значительные выгоды, на избавление в прежнее время от ужасного телесного наказания и каторжных работ или ссылки, многие из преступников решаются лучше сами подвергнуться тяжкому наказанию, чем взять на себя исполнение кровавых обязанностей палача. Вот выводы из того, что сказано о палаче:
1) В период безгосударственный человек сам был и судьей, и палачом. Так как в то время физическая сила составляла главное достоинство человека, а пролитие крови человеческой принадлежало к самым обыденным явлениям и к самым естественным следствиям тогдашнего быта, то обязанность палача не только не была постыдна, но и пользовалась большим почетом. Поэтому совершенно несостоятельно довольно распространенное мнение о вечном позоре палачей.
2) Возникавшее государство является не только централизатором сил материальных, но и систематиком нравственных убеждений тогдашнего общества. Оно возводит в принцип существовавший факт. Физическая сила и с образованием государства остается преобладающею, само государство возникает среди насилия и кровопролития и в значительной степени благодаря им. При таких обстоятельствах, очевидно, должность палача могла пользоваться только почетом. Поэтому нет ничего удивительного, что она окружена была ореолом святости и глубокого уважения и что она привлекала к себе самых высокопоставленных в обществе лиц. Поэтому также понятно, почему древний законодатель почел совершенно уместным призвать благословение Божие на тех исполнителей казней, которые в один день казнили 3 тыс. человек.
3) С развитием общества, с видоизменением социальных отношений, с переменою религиозного, нравственного и научного миросозерцания и преобразованием государств — этим результатом всех остальных перемен, иссякает прежняя потребность в пролитии крови, и сила кулака заменяется силою сознания и умения отстаивать без насилия добытые права. При таком состоянии общества обязанность палача должна была пасть во мнении человека и с каждым шагом общественного развития больше и больше возбуждать к себе пpeзрение и отвращение. Поэтому нельзя не признать нелепостью апотеозу палача, нарисованную для нашего времени де Местром в следующих выражениях: «По внешности палач создан как и мы; он рожден так же, как и мы; но он есть существо необыкновенное, и для того, чтобы он существовал в семье человеческой, нужно было особенное повеление, Fiat творческого могущества… Все величие, все могущество, вся субординация покоится на нем; он есть и ужас, и связь общества человеческого. Удалите из мира этого непостижимого деятеля, и в то же мгновение порядок уступит место хаосу, троны разрушатся и общество исчезнет». Читая эти слова, как будто слышишь задушевные убеждения брамина, друида или жреца мрачного Одена, которые, казня собственноручно преступников, мнили службу приносити Богу. Де Местр впал в ошибку, противоположную ошибке Румье: Румье, заметивши всеобщее презрение к палачу современных нам европейских обществ, вообразил, по незнакомству с давно прошедшею цивилизациею народов, что этот позор был вечно неразлучен с обязанностью палача; де Местр, поставивший для себя задачею не признавать совершившихся событий и качеств новой цивилизации, изобразил значение палача для нашего времени по идеалу отжившей цивилизации.
Общий вывод
Нет ничего бесплоднее и в научном отношении неуместнее, как отвлеченно-схоластическое, помимо истории и действительной жизни народов, решение вопроса: справедлива или несправедлива, необходима или не необходима смертная казнь. Подобный способ решения этого вопроса не может повести ни к каким научным результатам; он порождает только бесполезные словопрения и игру в слова. Решение вопроса посредством этого метода совершенно зависит от личного вкуса и личных наклонностей, а самый процесс решения напоминает беганье белки в колесе. Причина негодности этого способа решения лежит в отсутствии нейтрального решителя спора — в устранении факта или, что то же, — прошедшей и настоящей жизни народов. Так как в сочинениях, написанных о смертной казни, преобладает этот способ решения, то здесь лежит главная причина, отчего гораздо больше было говорено о смертной казни, чем сказано дела, больше затрачено труда на решение этого вопроса, чем добыто пользы.
Вопрос о смертной казни можно решить только тогда, когда мы признаем верховным судьею и решителем совершившийся и совершающийся факт или, что одно и то же, — прошедшую и настоящую жизнь человечества; словом, если мы подчиним наши личные взгляды нелживому авторитету действительности.
Человечество не есть организм неподвижный, неизменно остающийся в одном и том же положении, но вечно живой, развивающийся и идущий по пути усовершенствований. Одно из видоизменений его состоит в исчезании одних потребностей и учреждений и в нарождении других. Но так как и исчезание и нарождение совершаются постепенно, по известным неизменным законам, как и всякий процесс разложения или создания, то очевидно, что в одно и то же время, об руку с старою потребностью и старым учреждением, могут возникнуть и существовать новые, что по мере разложения одних происходит развитие и усиление других и что, наконец, может настать время, когда новая потребность и новое учреждение дорастут до полного вытеснения старых. Как одновременно существуют старые и новые потребности и новые учреждения, так же само одновременно уживаются два философских воззрения; из них одно силится оправдать необходимость старых потребностей и учреждений, другое — новых, причем каждое воззрение старается доказать несостоятельность противоположного. Окончательная победа нового философского воззрения может закрепиться только событием. Чтобы до этого решить, на стороне каких потребностей и
