на журнальном столике перед ним стояла бутылка «Хеннесси», коньячный бокал, наполненный до половины и ваза с засахаренными орешками. Время от времени он давал отбой, делал глоток, отправлял в рот несколько орешков, переключал каналы и вновь начинал звонить в гостиницу, стоявшую у бушующего моря. Хуже всего то, что в этой ситуации бесполезно было делать какие-то движения, пусть даже заведомо ложные: вскочить, и, поскольку пьян, вызвать такси, куда-то поехать, в аэропорт, например, перемещения в пространстве всегда производят в уме иллюзию действия; но нет, никакое такси, никакой самолет не в силах был переместить его в течение ночи за несколько тысяч километров. Много всякого, ограничивающего свободу человека — билеты, расписания, визы, наконец. Оставалось только пить коньяк и переключать каналы в ожидании момента, когда очередной гудок захлебнется и в образовавшейся паузе возникнет голос Вероники голос с неподражаемым тембром, голос, который, временами он ненавидел, но без которого он не представлял свою жизнь, и с отсутствием которого, когда-нибудь, увы, ему придется смириться. Но так далеко, он предпочитал не заглядывать. Был сторонником идей Карнеги, жил в отсеке сегодняшнего дня. А зря.
Как сладко спится после любви! Но Марат не мог определенно сказать, что спал, во всяком случае, шаги он услышал сразу — скрип, скрип, скрип, скрип. Кто-то шел от калитки. Вероника!?
Марат метнулся к окну и увидел Костина, который шел, задумчиво глядя себе под ноги.
— Я просто маятником стал, — заявил он, появившись на пороге, — никак не могу от вашей деревни уйти.
— Что случилось на этот раз? — холодно спросил Марат, этот человек был ему неприятен. Вестник беды.
— Да нет, все нормально, ребят проводил до полдороги, потом их беспокойство взяло про тебя, как говорят он один там, переживает, наверное. А я говорю, вы не думайте, я вернусь, посижу с ним, пока трактор не придет. Мне, какая разница, времени полно.
Марату стало совестно своей неприязни:
— Тронут, раздевайся, садись,
— Чего?
— Тронут, говорю, участием.
— А-а, ну да, телогрейку сниму, в доме тепло, это хорошо.
Марат сел за стол, наблюдая, как Костин стягивает с себя рюкзак, ружье, телогрейку и присаживается к столу. Марат старался улыбнуться радушнее, но неприязнь не проходила, более того, к ней примешивалось еще какое-то чувство, определить которое, Марат пока не мог.
— Переживаешь, — спросил Костин.
Его круглое кошачье лицо участливо улыбалось, топорщились редкие желтые усики; но бледно- голубые маленькие глазки смотрели с непонятным интересом.
— Что это с рукой, — спросил Марат, — кровь?
— Где? Ах ты, черт, — выругался Костин, выворачивая мокрое от крови пятно на рукаве, — упал, ах ты зараза, надо же.
Костин засучил рукав, осмотрел рану, обмакнул ее тряпицей, извлеченной из кармана, видимо, заменявшей носовой платок, — водки нету, — спросил он, — или одеколона, продезинфицировать, чтоб заражения не было?
Марат покачал головой.
— Жалко, ну ладно, так подсохнет, в тепле то.
— На что же ты упал, снег кругом?
— Да на ружье, когда падал, оно с плеча соскочило, и я прямо локтем на цевье.
— Понятно, — сказал Марат и замолчал.
Молчал и Костин.
Пауза длилась очень долго. Марат, глядя в окно, выстукивал двумя пальцами какой-то неявный марш. Костин почесывал руку вокруг локтя. Когда молчать стало уж совсем невыносимо, Марат сказал:
— Извини, угостить нечем, ни чаю, ни водки.
— Да ладно, вчера наугощались, утром тяжко было вставать; лучше поговорим, вы вчера рассказывали басни всякие, мне понравилось
А- ты мужик крепкий, — заметил Марат, — если бы я после выпивки спать лег на печи, то утром бы точно не встал.
— На здоровье не жалуюсь, так чего, может, расскажешь чего, типа декамерона.
— Извини, друг, настроения нет.
— Ну, тогда я расскажу, можно?
— А может, ты на охоту сходишь? — предложил Марат, — пока светло. Глядишь на ужин, что-нибудь подстрелишь.
— Да мне еще неделю отпуска осталось, успею еще поохотиться, лучше с тобой посижу, пока трактор не придет. Найдут ли они трактор — это еще вопрос. Вчера мне понравилось, как вы истории рассказывали. Мне тоже есть, что рассказать.
— А что же вчера не рассказывал? — спросил Марат.
— Неудобно было при женщинах, — объяснил Костин.
— Вот как, наверное, что-нибудь душераздирающее, — предположил Марат.
— Да, как сказать, — пожал плечами Костин, — не то чтобы, ну, короче, расскажу ясно станет.
— Только имей в виду, — предупредил Марат, — я не психоаналитик.
— Я сам себе психоаналитик, — сказал Костин и приступил к повествованию.
Рассказ Костина
Напевом «хисари» из паланкина песни
Он вызвал образы всех девушек прелестней.
Тот летчик, возвратившись из небес
Приветствовал ее за миловидность.
Он сделал из шампанского салют.
Замужество. Однако в ВВС
Ужасно уважается невинность,
Возводится в какой-то абсолют.
И этот вид схоластики виной
Тому, что она чуть не утопилась
Нашла уж мост, но грянула зима
Канал покрылся коркой ледяною.
… Женился я рано, как с армии пришел. Так как-то глупо получилось; женился на первой же девушке, с которой переспал, хотя в своих фантазиях предполагал познать сотню, прежде чем женюсь, на самой
