абортами, говорили они, и сочувственно пожимали плечами. Но как же я могла позволить себе ребенка при такой работе? Гавриил по натуре добряк, но некоторые вещи, зная его характер, себе лучше не позволять. Пару раз я рыпнулась по глупости — и закаялась. С меня на всю жизнь хватило истории с морячком, не говоря уж о пареньке из Конотопа, которого неизвестные покалечили прямо на улице, в сущности, почти вовсе ни за что…
Яан никогда не узнает, что у меня будет ребенок. Но, как ни странно, я рада, что это произошло именно с ним. Так хорошо мне бывало только с Андрюшей, но я ведь почти не помню, как это у нас было…
А Никитич и мадам будут рады. У них ведь нет детей. Был сын, но он погиб давным-давно на «Адмирале Истомине», и после того, как Инесса оправилась от инфаркта, Председатель приказал убрать из дома все фотографии забавного толстопузого парнишки, не знаю даже, как его звали. Мои об этом не вспоминают никогда, зато мадам в последнее время все чаще горюет, что на старости лет Бог не дал внуков…
Тогда же, в Одессе, я встретилась с неприятным человеком. Он передал мне привет от хороших людей и был с ними знаком, я уверена, но от этого парня, кем бы он ни был, за версту разило провокацией. Я это поняла сразу: никто, кроме провокатора, не посмел бы задавать прямые вопросы от имени Вождя А. Причем этот Эдик был на диво информирован и буквально вытягивал из меня информацию о Никитиче, а также почему-то и о приятелях Яана. Разумеется, я объяснила ему все, что подумала, и сообщила о беседе куратору земного отделения СК. Судя по всему, на мое сообщение не обратили внимания.
24-го под вечер Гавриил Никитич прибыл на Землю. Он был вымотан перелетом, раздражен, чем-то очень озабочен и ночью, как ни старался, ничего не смог и поэтому еще больше расстроился. А ведь на следующий день предстояла крайне важная встреча, и мне пришлось выбиться из сил, чтобы он хоть немного взбодрился и поверил в себя.
С утра вид у Председателя был усталый, но вполне довольный; облачившись во фрак, он сделался настолько импозантен и мил, что я долго не могла поверить, он это или все-таки опять двойник. Хотя двойника я, как правило, отличаю от оригинала.
Рядом с Гавриилом фигляр из Конфедерации, прикативший в резиденцию, выглядел попросту развалиной. Разумеется, этот демократический зоофил опять приволок с собой свою неизменную макаку: она крутилась у него под ногами и даже напоминала чем-то своего хозяина, хотя, на мой вкус, была гораздо привлекательнее его.
Беседа была совсем короткой.
Гавриил и конфедеративный болван подписали какие-то документы, обменялись ими, привстав, пожали друг другу руки (меня передернуло от гадливости) и одновременно нажали кнопки на странных овальных приборах, лежащих на столе.
Я, наверное, удивилась бы этой непонятной процедуре, но не успела, потому что в этот же миг произошло страшное…
По обоюдному желанию, хотя и вопреки всем инструкциям, встреча происходила на открытой веранде около сада. Резиденцию с вечера оцепили тройные посты КС и СК, в сад не проскочила бы и мышь, но именно оттуда, из темно-зеленой листвы, и прилетели стрелы.
Я стараюсь забыть — и не могу: сначала тихий свист, и тут же Гавриил Никитич вскидывает руки к горлу, пальцы его рвут бордовую бабочку — все слабее и слабее, а глаза уже совсем мертвые, и прямо под кадыком топорщатся желто-синие короткие перья.
Тянусь пальцами к кобуре: пистолета нет, только серый порошок, жирно липнущий к пальцам. Где оружие?!
Где?!
Я на миг растерялась, но кто бы не растерялся?
Разве что обезьяна!
И она среагировала мгновенно, куда профессиональнее меня; судя по всему, на конфедерата уже бывали покушения и ей приходилось работать не только на макетах.
Я еще не отняла ладонь от пустой кобуры, а зверюга уже выдернула, злобно воя, из-под тельняшки сверкающие ножи, метнула их куда-то в зелень и огромными прыжками помчалась вслед за жужжащими молниями.
Прыжок в гущу кустов.
Вой переходит в торжествующий визг…
И обрывается.
Когда я добралась туда, коллега умирала. Она поймала убийцу, она даже ранила его, но он оказался ловчее. Неподалеку валялся постовик из КС с перерезанным горлом, чуть в стороне — двое с эмблемами СК на шевронах, а тот, кто стрелял, сильно хромая, убегал через лужок.
Обернувшись, он увидел меня и, почти не целясь, выстрелил из большого пистолета. Секундно мелькнуло лицо: совсем обычный смуглый подросток, немного похожий на дархайца. Спустя еще секунду я зарылась носом в траву: в ноге, чуть повыше колена, трепетали все те же проклятые двухцветные перья…
Пистолет?! Или?..
Я не додумала. Не смогла. Я ничего не запомнила точно. Кажется, я привела всех погибших в порядок, уложив их на веранде. У Гаврюши и господина Президента были одинаково обиженные, ничего не понимающие лица. А коллега смотрела укоризненно. Помню, я поцеловала Гавриила в спекшиеся губы за себя и за Инессу, и мне показалось, что они слегка шевельнулись. Но этого же не могло быть… не могло!
И еще припоминаю, как я брела, спотыкаясь и падая, по вопящим улицам и меня обжигали языки пламени, то и дело вырывающиеся из окон первых этажей… Я брела в «Ореанду», сама не знаю зачем и к кому. И я боялась умереть, потому что во мне не ворочался еще, но уже жил человечек, которому умирать было никак нельзя…
А в разгромленном и загаженном отеле лишь в номере доктора Рубина все осталось на местах. Впрочем, имя хозяина я узнала через неделю, когда уже немного пришла в себя, и он, не очень интересуясь моим согласием, лег вместе со мной. В первый раз в жизни я ничего не ощутила в момент близости; он, наверное, был неплох, но мне было все равно, я лежала пластом, даже не думая делать вид, что мне хорошо, хотя, наверное, следовало бы сделать приятное хозяину номера, где меня пригрели и подлечили ногу.
Вместе со мной доктор приютил еще двоих: постоянно рыдающую брюнеточку Катрин (она кричала по ночам, звала то Аллана, то какую-то Эвелину) и толстенького лысого старичка — этот держался молодцом и даже ухитрялся добывать откуда-то консервы и медикаменты.
Мы мало разговаривали. Доктор Рубин объяснил нам, что был бунт, что квэхвисты резали людей, но вроде бы сейчас поулеглось. Я спросила: где полиция и где спецподразделения? Спросила без особого интереса; все это казалось мне тогда не настоящим, случившимся словно бы не со мной…
Он пожал плечами.
Изредка в дверь грубо стучали. Иногда хозяин выходил в коридор, иногда визитеры, смуглые, кого-то напоминающие мне люди в пятнистых куртках, заходили к нам. Но вскоре исчезали с гортанными извинениями. Когда толстяк поинтересовался, почему мы все еще живы, доктор Рубин, поглаживая себя по волосатой груди, заявил, что знает заклинание от «нгенгов».
Нгенг… Это слово мне что-то, кажется, напомнило. Но что? А, не все ли равно…
Не знаю, чего мы ждали. Но жизнь входила в свою колею; доктор ложился со мной все реже, чем-то ему приглянулась Катрин; он бывал с нею подчас даже груб, словно мстил за каких-то общих знакомых… Однажды я услышала из их комнаты «Чала» — и сразу же сдавленный всхлип.
Старичок Аркаша добывал все больше питания, половину отдавал хозяину, понемногу доставалось и нам. Однажды, понимающе покосившись на меня, он вынес и протянул мне банку тушенки из личных припасов, а затем прищурился с намеком… и я пошла на обмен, потому что тот, кто жил во мне, хотел есть. Впрочем, Аркаша не потребовал слишком многого…
Целый месяц я полужила-полудремала.
Целый месяц мы жили под защитой заклинания.
