– Не трогай Яану, старуха!
Андрэ стоял чуть обочь, слегка напружинив ноги и едва заметно покачиваясь всем телом; в изготовленной для взмаха ладони замерла россыпь металлических звезд, и стражники Старшей, рванувшиеся вперед, замерли.
Им нужно было всего три мгновения, но мгновений не было.
Ничто не может остановить полет сюрикэна…
– Андрэ! — с восторгом вскрикнула златоволосая.
Эльмира старела на глазах, и полковник эль-Шарафи, учтиво, с несколько отсутствующим видом смотрящий подчеркнуто в сторону, мельком заметив это, пожалел пожилую женщину.
– Яан-на!..
Жестом приказав спутникам возвращаться к вздрагивающим у края поля лошадям, Яана неторопливо сняла с шеи амулет и протянула матери:
– Возьми. Тебе он нужнее…
Скрывая улыбку, с нарочитым недовольством покосилась на Андрэ:
– Ты тоже уходи. После поговорим…
И когда окрыленный юноша заторопился вслед за товарищами, голос златоволосой сделался чуть мягче:
– Я не знаю, что произошло, мама, но я уже не такая, какой была. Чувствую, но не могу объяснить. И ты тоже — не такая. Я люблю тебя, но больше не верю в твою мечту. Ты учила нас всех — чему? Мы думали, что может ошибаться любой, кроме тебя. Но пришел Звездный, и ты поверила ему. Ты отдала ему и меня, и даже знак власти. И где же он, твой Звездный, мать? Он оказался Фальшивым. Сейчас ты веришь другим, похожим на него. А вдруг они тоже Фальшивые? Это демоны, мама, — так говорят люди аршакуни! Скажи: разве те, кого мы ждали столько лет, сделали бы такое?..
Тряхнув слипшимися кудрями, девушка обвела рукой промозглое мертвое поле.
– Неужели же там, куда зовет нас твоя мечта, тоже так?!
Голос сорвался. Горько усмехнувшись, синеглазая дева резко развернулась и пошла к тракту, скользя, балансируя и спотыкаясь о вздувшиеся трупы. Потемневшие от влаги волосы уродливыми комьями свисали до самого пояса.
Она не оглянулась. Ни разу.
И седая женщина, прижимающая к груди твердый кулак с черно-красной железякой на тоненькой цепке, ссутулившись, бесцветными глазами глядела ей вслед…
Глава 8
«исходя из элементарных принципов демократии…»
Несильный, намекающе прохладный ветер гнал по столице выцветшие обрывки рекламных плакатов, взвихриваясь высокими смерчиками на перекрестках. Он был юношески неутомим, этот ветерок; обежав парки дворцовых комплексов, он вволю попетлял по узеньким, кривоватым улочкам Старого Города, потрепал не снятые еще транспаранты, висящие высоко-высоко над домами, постучал ставнями окон в коттеджах престижных районов, поскребся в особняки и упорхнул в кварталы новостроек, бродить и блуждать среди плотно прижавшихся друг к дружке, неотличимых на неопытный взгляд многоквартирных домов-многоэтажек.
Ветер подхватывал из сметенных в подворотнях куч сора листовки, тасовал их, перебирал и забрасывал на балконы, в лоджии, в парадные; ветер мурлыкал, урчал, фыркал и вскрикивал, как диктор ежедневной стереопрограммы, заклинающий избирателей не забывать, что есть еще время исполнить свой гражданский долг.
Ветер шалил. И люди, ценя юмор, не обижались.
Выборы закончились неделю назад.
Закончились примерно так, как предполагали аналитики, месяц не слезавшие с экранов стерео; конечно, не без сенсаций, но мелких, вполне предсказуемых и ничего, в сущности, по большому счету не меняющих.
Большинство проголосовало за стабильность.
Единственной неожиданностью, не предвиденной прогнозами, оказалось то, что пятипроцентный барьер сумела-таки преодолеть небольшая, но крайне шумная партийка «Возвращение к Величию», основным пунктом своей программы декларировавшая необходимость вернуть императору статус Бессмертного Владыки и дать Его Величеству возможность показываться народу и обращаться к оному в любой миг, когда упомянутое Величество возжелает, а не только трижды в год по случаю государственных праздников. Впрочем, на следующий же день после опубликования результатов лидер ВКВ предстал на пресс-конференции, к удивлению журналистов, не в традиционном оранжевом одеянии опереточного ван- туана, а, напротив, в весьма ладно скроенном цивильном костюме при бабочке и вполне цивилизованным тоном, коего от него никто не ожидал, сообщил, что мандат народного доверия обязывает его партию и лично его, как единственного ее представителя в парламенте Империи, пересмотреть свой имидж и уточнить основные программные документы. После чего, отхлебнув глоток минеральной воды, изящно промокнул губы и подытожил брифинг заявлением, что возглавляемая им фракция ВКВ готова рассмотреть предложения о вхождении ее представителя в коалиционное правительство…
Это было одним из последних отзвуков трехмесячных баталий, исполненных рискованных, изумительно красивых тактических комбинаций, изобилующих жертвами, разменами и проходами вчерашних пешек в ферзи, трагикомических разоблачений, не повлекших за собою оргвыводов, и драматических, трескуче поданных независимой прессой, но, по сути дела, ничего не решавших отставок.
Выборы стали историей.
А жизнь осталась жизнью. И следовало жить.
Тем более что итоги выборов, даже если отбросить в сторону всю пропагандистскую шелуху, делали эту избранную на ближайшие пять лет жизнь не только предсказуемой, но и сулящей определенные перспективы каждому из граждан Дархая.
И люди спешили жить.
Они торопливо шагали по улицам столицы, каждый по своим неотложным делам, и никто из них не обращал особого внимания на тучного старика, гуляющего за ажурной решеткой парка правительственной резиденции, грузно опирающегося на трость и часто присаживающегося на скамейку.
Дон Мигель был возмущен до глубины души.
Уже десятый день официального визита подходит к концу, а премьер все еще не может найти время для аудиенции. Ссылки на недомогание, на заседания по поводу формирования кабинета, на сложность политической ситуации, наконец, могли обмануть кого угодно, кроме него, собаку съевшего на подобных отговорках. Безусловно, премьер — не юноша. Нет спора, ситуация достаточно сложна. Но ведь и пожизненный Президент Демократического Гедеона тоже не мальчик. И, черт побери, верх свинства забывать, что господин премьер немалым обязан лично ему, Мигелю Хуану Гарсия дель Сантакрус, и так далее, и так далее, и так далее!
На языке политики, хорошо знакомом высокому гостю Обновленной Империи, подобный прием означал щелчок по носу, впрочем, весьма пристойно оформленный. И поскольку старость имеет право на самолюбие, дон Мигель даже себе самому не признавался в понимании истинных причин проволочек с аудиенцией, предпочитая ворчливо бранить аппарат канцелярии премьера, погрязший в рутине и бюрократизме.
И все же нельзя было не признать: повод для снисходительного похлопывания по плечу у Дархая
