лекцию, Президент попритих и даже какое-то время увлекался коллекционированием аляповатых альбомов с никак не доступными его пониманию репродукциями…
– Что это? — спросил он, остановившись перед прелестно уродливым сплетением тел двух куньпинганов с рогами вместо копыт и загадочными выступами на крупах; выступы щетинились крошечными мотками колючей проволоки.
Выслушав длинный и подробный ответ экскурсовода («Композиция „Апофеоз Примирения“, символизирующая…»), почетный гость с понимающим видом покивал и, оставив сдержанно хвалебный отзыв («Особенно композиция „Апофеоз Примирения“…) в Книге Особых Посетителей, с некоторым облегчением покинул прибежище новаторских муз…
И когда уже на пути в резиденцию кавалькада длинных сияющих автомобилей — как, черт возьми, приятно было вспомнить это ощущение после тряских упряжек Гедеона! — остановилась у ворот Музея Катастрофы и Примирения, дон Мигель, погруженный в сладкую полудрему, никак не предполагал, что спустя каких-нибудь десять минут отменное настроение будет испорчено бесповоротно и аж до завтрашнего утра.
Он, собственно, и не пошел дальше второго зала.
Первый же прошагал, почти не вслушиваясь в щебет молоденькой девочки-гида, жутко гордой оказанным доверием и потому старавшейся изо всех сил.
– …подлинные вещи, найденные на развалинах Восемьдесят Пятой Бессмертной заставы, в том числе и фуражка кайченга Ту Самая, — чирикала девчонка, а дон Мигель благодушно покачивал головой, ухитряясь придремывать на ходу. — Эпоха Примирения сделала возможным понимание нами, потомками, трагедии этих людей, искренне любивших Родину, но не сумевших отыскать верный путь к ее процветанию…
Фуражка была вполне как фуражка, разве что подозрительно новенькая.
– …узок был круг соратников принца Видратъхьи, страшно далеки были они от народа, — соловьем заливалась пигалица, указывая на ряд гранитных бюстов, осененных причудливо раскрашенными флагами, бунчуками и штандартами. — Но дело их не пропало даром. Принц Видратъхья растревожил сон Нола Сарджо, Нол Сарджо бросил в массы клич о невозможности сохранения старого строя…
«Где же я это слышал? — краешком сознания подумал дон Мигель. — И при чем тут, собственно, Видратъхья?»
Огненный Принц был не просто известен Президенту; в бытность свою послом, скорее даже дебютантом-послишкой, он по долгу службы имел непосредственнейшее отношение к сложной цепи событий, вынудивших законного наследника бежать в горные джунгли. В оставленном на бюваре письме беглец, в частности, обещал сварить дона Мигеля в кипящем масле сразу же по захвату столицы и восхождении на престол предков. И дон Мигель, нисколько не сомневаясь в том, что этот сумасшедший способен и на такое, отправил долой с Дархая супругу, а сам почти два года держал личный космолет в состоянии полной готовности…
– …и нет оснований отрицать, что основные идеи Юх Джугая были по сути своей глубоко народны, — доносилось до слуха словно бы издалека. — Если бы не режим узурпатора А, организовавшего физическое устранение автора «Доктрины дестабилизации» и подменившего теорию юх так называемыми идеями квэхва, Юх Джугай в ходе своих исканий, несомненно, пришел бы к пониманию необходимости эволюции имперских структур в рамках конституционного процесса…
Почти не слушая младенческого лепета, дон Мигель шагнул через высокий порог второго зала.
И замер, потрясенный.
Посреди широкого металлического постамента в центре помещения высилось изваяние: птица токон, намеренно грубо вытесанная из сплошной глыбы густо-оранжевого камня.
За три дня пребывания на Дархае дону Мигелю не раз уже доводилось видеть символ Примирения, но официозно-сухие или аляповато-сувенирные статуэтки никак не затрагивали душу, разве что забавляли соединением несоединимого.
Здесь же, силою руки и воли неизвестного скульптора, непостижимой властью его таланта, посетителю открывалась подлинная суть всего, что увидел за эти дни Президент.
И когда он осознал и понял, сердце больно напомнило о себе.
Господи! Оранжевый токон!..
Сияющие огни реклам центра — это оранжевый токон.
Растущие словно на дрожжах кварталы новостроек — это оранжевый токон.
Растерянные, потерявшие цель борьбы и веру в победу кучки инсургентов, медленно вымирающие где-то далеко в ущельях Южного Йар’нганг-га, — это тоже оранжевый токон.
Они сумели. Они поняли. Они достигли.
А мы?
Мы растеряли все, — не понял, нет, ощутил Президент.
Демократический Союз. Единая Конфедерация. Почему нет?
Потому что… Единственно возможный ответ. Для дураков.
И в памяти почему-то всплыло растерянное носатое лицо гениального балаболки Рубина, еще двадцать лет назад мечтавшего — да что там мечтавшего? во весь голос вопившего! — примерно о том же самом, о чем без всяких слов сумел сказать неизвестный ваятель…
Боже, неужели нужно было дожить до девяноста трех, чтобы понять?!
Припомнилось некстати: на паритетном документе, сломавшем судьбу злосчастного чудика, в числе иных подписей, разумеется, не в начале, но далеко и не в самом конце, красовалась и его, дона Мигеля, подпись.
Именно красовалась, будь все проклято! Он отчетливо увидел ее: меленько, каллиграфически выписанный рядок… «От Региональной Администрации Гедеона (ДКГ) — Мигель Хуан Гарсия дель Сантакрус де Гуэрро-и-Карвахаль Ривадавия Арросементе», с излюбленной им в те дни длиннейшей, затейливо изогнутой закорючкой; и тут же вспомнилось, как потеплела душа, заметив в параллельной колонке, не сверху, понятное дело, но и отнюдь не в самом низу, нечастое имя: «Хаджибулла Афанасьев»…
Да уж. Тот день был безнадежно испорчен.
…Адъютантишка торопливо подвинул кресло.
– Включай! — приказал дон Мигель, удобно располагаясь напротив стереовизора. И парнишка, великолепно изучивший привычки босса, на цыпочках покинул комнату отдыха, как только большой, в четверть стены, экран вспыхнул и загудел.
– …ачало первой сессии парламента Обновленной Империи третьего созыва! — сообщил шелковый голос комментатора.
Досадно. Передача уже идет. Пожизненный Президент не любил опаздывать. Правда, пропущено немного, скорее всего только приветственная речь императора. Формальность, не больше. Судя по задрапированной статуе Величия, монарх, символ неугасимости нации, уже минут пять как покинул зал заседаний и сейчас возвращается в свою золотую, прямо скажем, крайне комфортабельную клетку.
– На трибуне — премьер-министр Правительства Его Величества, лидер Партии Всенародного Примирения Дархая, маршал Тан Татао, — торжественно проинформировал комментатор, и все четыреста восемьдесят семь вновь избранных депутатов, представляющих двести семнадцать миллионов совершеннолетних граждан Империи, в едином порыве поднялись с мест.
Амфитеатр зала взорвался рукоплесканиями; дон Мигель, морщась, покрутил на пульте верньер, уменьшающий звук, а сухонький, длиннобровый старичок, показанный невидимыми камерами крупным планом, послушав с минуту овации, слабо улыбнулся и кивнул.
Аплодисменты стихли.
– Высокочтимые народные представители!..
Премьер говорил не повышая голоса, не подсматривая в бумажку, и по глазам его, остро и цепко оглядывающим ряды парламентариев, ясно было, что и за бегущей строкой он не следит.
– Позвольте мне присоединить свои поздравления в связи с началом работы нашего парламента к милостивым словам обожаемого монарха, удостоившего своим присутствием церемонию открытия сессии!..
