— Порядочно, — вздохнула Верунчик, — мне как раз еще один перевел, нигериец. Я к нему собиралась. То есть… Если честно, я собиралась купить на них шубу. Старая износилась совсем.
— Шубу, — тяжело вздохнула я, — ты собиралась купить шубу на деньги, которые прислал тебе добрый нигериец. Чтобы ты приехала к нему, и вместе вы зажили бы долго и счастливо.
Веркины зеленые глаза сузились. Она стояла так близко, что мне пришлось практически прижаться спиной к грязноватой батарее, а ведь на мне было светлое джинсовое пальто.
— Ты меня упрекаешь или это мне кажется? — со светской холодностью полюбопытствовала она. — Тебе что, и в самом деле ни капельки меня не жаль?
— Верка, но ты же тоже по сути обманщица и мошенница, как и он. Представь, что сейчас рассказывает о тебе нигериец.
— А мне не наплевать? Мне шуба новая нужна.
Я покачала головой. Такие люди, как она, вызывают во мне чувства изумления и зависти одновременно. Мне вот никогда не научиться вести себя так нагло, прыгая по чужим головам с изяществом беременного бегемота. Даже если я попробую вести себя так нагло, у меня все равно ничего не получится. Для этого мне не хватает самого главного: глубокого внутреннего убеждения, что все кругом мне должны.
Лично мне кажется, что наглая Верунчик получила по заслугам. Но если я не желаю быть съеденной заживо, то уж лучше не буду читать ей мораль.
Тем более что у меня и своих забот по горло.
Меня ведь ждет мой суперрепортаж!
Разоблачительная разгромная статья о мошеннике Алане Джексоне, которая непременно сделает меня звездой международной журналистики!
ГЛАВА 14
Вдверях кабинета главного редактора я столкнулась с его секретаршей, Диночкой, туповатой самовлюбленной обладательницей длиннющих ног, стервозного нрава и интеллекта дрессированного хомяка. Как назло, в руках эта орясина держала поднос, на котором стояли чашка из-под кофе, сахарница и вазочка с конфетами. Мне кажется, во всем виновата не моя порывистость, а ее тонкие высокие каблуки — не так-то просто балансировать с подносом в такой обувке. Столкновение наше было несильным, тем не менее, Диночка не удержала свою ношу, и посуда полетела на пол вместе с подносом. Чашка повела себя так, как и положено вести себя чашкам в подобной ситуации — бесцеремонно разбилась на несколько крупных кусков. Остатки кофе украсили светло-персиковый ковролин причудливым пятном, напоминающим очертания африканского континента.
Почему-то Диночка решила, что во всем виновата я.
— Смотреть под ноги надо, когда так несешься, — прошипела она, — кстати, на твоем месте я бы так не торопилась.
— Это еще почему?
— На этот раз наш Максим Леонидович наконец решился избавиться от балласта, — радостно ответила она.
Интересно, что может внушить такой оптимизм человеку, которому предстоит наманикюренными своими пальчиками отдраивать испачканный ковер?
— От какого еще балласта? — устало спросила я.
— От тебя, — рассмеялась Диночка, — даже стажерам-первокурсникам известно, что главный балласт нашей редакции — это Саша Кашеварова!
Признаюсь честно, меня немного задела снисходительная насмешливость юной стервы. Да как она может так со мной?! Да когда я была уже личностью и впервые поцеловалась не с помидором, вечным поцелуйным тренажером неопытных особ пионерского возраста, она еще носила синтетические бантики в косах. Но отчаиваться я не собиралась. Даже если Степашкин и правда решился на мое увольнение, он мигом все переиграет, когда узнает об эксклюзивном материале, который я собираюсь написать.
Если честно, я даже немного нервничала. Я чувствовала себя крутой журналисткой из кино, которая серьезно нахмурившись, выкладывает шефу невероятные факты, после чего он жмет ей руку, уважительно, как равной.
Я вошла в кабинет Степашкина и остолбенела.
На столе стояла трехлитровая банка, а в ней — пышный букет бархатистых роз. Я машинально посчитала — пять, семь, одиннадцать — ого! — целых семнадцать штук. Не иначе как наш офисный брюзга собрался на балетную премьеру, и надеется вручить это недолговечное великолепие как минимум Волочковой. А может быть, у него у самого какое-то торжество, и незнакомый добряк подарил букетик ему, Степашкину. Вот наивный чудак, не догадался, что такие люди, как Максим Леонидович, ко всем проявлениям живой природы относятся весьма скептически. И потом, у него, кажется, вообще на цветы аллергия — во всяком случае, в степашкинском кабинете не сыщешь не то чтобы неприхотливой гардении, но даже скучного кактуса.
Но самый главный шок поджидал меня впереди.
За столом главного редактора сидел вовсе не Степашкин, а какой-то незнакомый мужчина в стильных вельветовых джинсах и черной шерстяной водолазке. Его лицо имело благородно золотистый оттенок, он был явно из любителей понежиться в тепле ультрафиолетовых ламп солярия. Голубые глаза выглядели по-мультипликационному ярко на этом загорелом лице. Его светлые волосы были художественно взъерошены — но не надо думать, что он за собой не следил, потому что мой меткий взгляд углядел, что этот артистический беспорядок был закреплен с помощью геля.
Как всегда при виде симпатичной особи противоположного пола, я машинально выпрямила спину и приготовилась к прицельной перестрелке томными взорами… когда вдруг узнала в незнакомом красавце Максима Леонидовича.
Я настолько привыкла к его безнадежно унылому образу, к его дурацким очкам, интеллигентной стрижке и одинаковым полосатым рубашкам, что ему достаточно было просто переодеться и волосы растрепать, чтобы я, изумленно вытаращив глаза, воскликнула:
— Ой!..
— Проходите, — он кивнул на кособокий стульчик, предназначенный для посетителей.
— Поздравляю, — промямлила я, усаживаясь на краешек стула и продолжая рассматривать преобразившегося шефа. Сначала я среагировала на общий образ, зато сейчас, когда первый шок остался позади, могла вычленить отдельные детали. Ботинки. Модные коричневые ботинки из мягчайшей кожи, наверняка жутко дорогие. Часы. Неброские, полуспортивного вида, в стиле ковбоя Мальборо. Куртка, которая скромно устроилась на вешалке в углу — замшевая, рыжая, с какой-то надписью на спине.
— С чем? — без всяких эмоций спросил он.
— Наверное, у вас какое-то торжество, — смутилась я, — вы так выглядите… Да еще эти цветы…
— А это вам, — все так же без улыбки сказал Степашкин.
— Мне-е? — напряглась я.
Шутит, что ли? Или решил красиво обставить мое увольнение? Я покосилась на букет, но к цветам не притронулась. Хотя, если честно, мне никогда таких роскошных цветов не дарили. Пожалуй, самыми великолепными букетами в моей жизни были розы от неизвестного поклонника (кстати, куда-то он запропастился и перестал поставлять их на мой офисный стол).
— Вам, — бесцветным голосом повторил он, — у меня есть к вам разговор. Зря, что вы не согласились встретиться, когда я звонил.
— Вы уж простите… — мне вдруг неудобно стало, хотя в его присутствии я никогда не сдерживалась ни в выражениях, ни в каких-либо проявлениях нахальства, — у меня была депрессия… Может быть, я слишком резко говорила.
Степашкин сорвался с места, словно под ним было не удобное итальянское кресло, а раскаленный