Он вернулся к Типперу и присел на корточки. Связал ему руки за спиной и ноги на лодыжках. Со сломанной рукой эта сволочь далеко не убежит.
– Ты что – меня тут бросаешь? – заныл Типпер.
– Не волнуйся – к тебе придут, – ответил Винс, выходя из комнаты. – Будь здесь.
Винс плотно затворил дверь Типперова будуара и внимательно оглядел коридор. Он предпочел бы уйти через заднюю дверь и через садик, но, как оказалось, сквозного прохода не было, а перспектива перелезать через дюжину заборов и стен не прельщала его, во-первых, необходимостью немалых физических усилий, а кроме того, таила в себе угрозу быть замеченным каким-нибудь законопослушным местным жителем, вышедшим во двор выкурить перед сном сигарету или позвать домой загулявшуюся кошку. Так что выбора у него не было. Придется уходить тем же путем, каким пришел: через парадную дверь.
Теперь в логове Типпера было тихо. Влажное зловоние коридора казалось еще сильнее.
Винс медленно и осторожно шел по коридору к выходу. Подойдя к двери, он пригнул голову и тихонько приподнял крышку почтового ящика. Сквозь прорезь он смог разглядеть лишь две-три ступеньки, ведущие вверх, на тротуар. Ничего подозрительного. И никого. Слава богу, предполагаемый любовник Ленни Типпера так и не появился.
Винс опустил крышку ящика.
Белая краска, которой изнутри было выкрашено стекло в верхней части двери, не позволяла ему как следует оценить обстановку на улице, поэтому он прошел в кухню, оперся на раковину, переполненную гниющими картонками из-под еды, и, вытянув шею и встав на цыпочки, заглянул за верхний край занавесок. Щель была узкой, но все же он смог убедиться, что ни на ступеньках, ни на ближайшем участке тротуара никого нет.
Винс вернулся к двери и плавно, бесшумно повернул ручку замка. Он отворил дверь на несколько дюймов и выглянул в щель. Все чисто.
Тогда он отворил дверь целиком и, не поворачиваясь, плотно прикрыл ее за собой. Ночной воздух был свеж и напоен ароматами осени. Где-то вдали отчаянно дрались кошки.
Он победил, он в безопасности и очень скоро окажется далеко отсюда.
Он прямиком вернется в Маргейт, приведет себя в порядок и позвонит Мэрилин. Возможно, она захочет поужинать с ним или сходить куда-нибудь. Это будет приятный вечер.
Винс поставил левую ногу на нижнюю ступеньку, но затем, когда он приподнимал правую, что-то привлекло его внимание. Какое-то движение слева.
Непонятное и неожиданное.
Нечто из ниоткуда.
Винс повернулся.
Что-то стремительно приближалось к нему.
Он не успел среагировать.
Что-то обрушилось на его череп сбоку.
Перед глазами пошли круги.
Винс охнул.
По виску и по щеке потекла какая-то жидкость, по шее вниз, за воротник рубахи. Жидкость была теплой и шелковистой, и текла она из раны над ухом.
Время для Винса остановилось. Левая нога на ступеньке, страшные пароксизмы боли. Теплая жидкость.
Мир вокруг Винса съежился. Это было похоже на то, что испытывает пассажир последнего вагона поезда, нырнувшего в туннель. Круг света сузился до точки.
И исчез.
Сознание покинуло Винса.
9:
Последний аккорд
Сид Блаттнер сидел за столом в кабинете в недрах своего клуба. Сид матерился на чем свет стоит, его била дрожь, он обливался холодным потом. Он не сводил глаз с выстроившихся рядком на столе пластиковых флакончиков, в каждом из которых было какое-нибудь медицинское чудо-средство, прописанное и предписанное «доктором» Фликом. Ученая степень здесь, правда, была не более чем данью вежливости, поскольку милейший доктор вот уже год как был исключен из Медицинской коллегии за присвоение денег одной своей пациентки, дамы, страдавшей болезнью Альцгеймера.
Флик всегда был врачом Сида, а Сид не считал мнение Британской коллегии медиков достаточным основанием для того, чтобы отказывать себе в лечении, к какому он привык и какого, по его мнению, заслуживал. Перемена была лишь в том, что теперь рецепты – по рекомендации Флика – выписывал один из его друзей. Консультирование же он проводил как обычно – в арендованном офисе на Харли-стрит.
Но на этот раз чуда не произошло. Вся эта камарилья суспензий, эликсиров, плацебо и змеиного яда была ни к чему.
Сид выглядел препаршиво и чувствовал себя не лучше.
Уже четыре или пять дней он не брился, не умывался, ни разу не переменил одежду. И когда ему удавалось заснуть, сны его были пугливыми, поверхностными и полными демонов, что выплывали из глубин его подсознания всякий раз, стоило Сиду смежить веки.
Сид не мигая смотрел на флакончики с лекарствами. Одно из них должно было рассеять озабоченность, второе – поднять настроение, третье – убрать побочные эффекты второго, а четвертое – третьего, и было среди них еще какое-то, чтобы помочь ему заснуть. В своем нынешнем состоянии он не мог даже вспомнить, в какой последовательности их принимать, хотя указания были даны касательно каждого флакона особо. Он просто глотал таблетки пригоршнями всякий раз, как ему казалось, что без них не обойтись, и запивал их лошадиными порциями бурбона.
Я готов ко всему, думал Сид, ко всему, я теперь непобедим, да, я – непобедим, мать вашу.
До сумасшествия Сиду оставался один шаг.
– Пришел Уолли, шеф.
Откуда вдруг этот голос? Сид обвел глазами комнату. Никого.
Что они, в прятки с ним играют?
– Шеф, пришел Уолли.
Ах да! Аппарат внутренней связи. Вот откуда исходит голос Малкольма. Уолли – это журналист. В присутствии других людей Сид чувствовал себя лучше.
Сид протянул руку, откашлялся и нажал кнопку:
– Давай его сюда, Малкольм.
– Сию секунду, шеф.
Дверь открылась в тот момент, когда Сид закуривал сигару. Вошли Уолли и Малкольм.
Обычная для Уолли жизнерадостность нынче покинула его. Лицо у него было посеревшее, усталое, даже измученное. Он тяжело плюхнулся на диван и проговорил:
– Я бы не прочь выпить, Сид.
Сид не обратил на его слова никакого внимания. Он вышел из-за стола, подошел к дивану, остановился в двух шагах от Уолли, выдохнул дым прямо ему в лицо и молча уставился на него.
– Прости, Сид, мне нечего тебе сказать, – извиняющимся тоном тихо проговорил Уолли.
Сид улыбнулся Уолли и посмотрел на ухмыляющуюся физиономию Малкольма – верзилы под два метра ростом, в синем костюме, цветастом галстуке, с прилизанными, как у выдры, волосами.
