– Да? – холодно осведомился Громов. – И зачем же я тогда с тобой нянчусь? От нечего делать?
– Нет, конечно. Цель у вас есть. Вам нужен был повод повоевать, и вы его нашли... – Санин язык уже слегка заплетался, а глаза были такими красными, словно дым пожара въелся в них навсегда. Но речь все еще звучала осмысленно и относительно связно. – Нашли повод, – повторил он упрямо. – Личный крестовый поход, да?
Громову вдруг захотелось понурить голову и опустить плечи. Не от усталости. От неумолимой тяжести правды, обрушившейся на него. Как всегда в подобных случаях, он поступил наперекор этому желанию – распрямился. И лицо его сделалось скучным, как у любого взрослого мужчины, вынужденного слушать пьяную болтовню мальчишки.
– У всех крестовых походов имелись поводы, благородные цели... – Саня прихлебывал водку, как остывший чай, и ворочал одеревеневшим языком со все более заметным усилием. – И у войн тоже... И у рв... революций. А потом получается ад в отдельно взятой стране. Или в отдельно стщ... стоящем поселке. Была бы подходящая личность...
– Интересно излагаешь, – одобрил Громов. – Роль личности в истории и все такое. Только при чем здесь ад?
– А он в названии поселка. – Саня понизил голос. – Зап-АД-ный! Я раньше не обрщ... обращал внимания. А как узнал вас поближе... – тут он пьяно погрозил собеседнику пальцем, – как узнал вас поближе, так и понял... Здесь ад, и вам это, похоже, нравится.
– М-м?
Саня натолкнулся на устремленный на него взгляд и поежился, хотя было очень жарко и безветренно. Ему вдруг вспомнились каменные скульптуры с их незрячими и одновременно всевидящими белыми глазами, в которых никогда ничего не отражалось и они никогда не меняли своего выражения. Что они видели – одному творцу известно.
– Это я глупость сморозил, – буркнул Саня, опустив голову. – Извините.
– За что? Очень может быть, что ты прав.
– Не в этом дело. – Саня скривился и пошевелил губами, подыскивая нужные слова. – Просто... Просто я говорил так, словно я чем-то лучше. А это непрс... несправедливо.
Он запил эту горькую истину водкой и умолк. Тогда Громов неожиданно для себя открыл еще одну бутылку, тоже опорожнил наполненную чашку и, не дожидаясь, пока жидкий огонь в глотке угаснет, хрипло сказал:
– Брось философствовать, парень. Это удел мудрецов и пророков. А мы с тобой – обычные люди.
– Лю-у-ди-и? – саркастически переспросил Саня. Его помутневший взор блуждал в пространстве, выискивая там один из двух силуэтов собеседника, которые плавали напротив. – Мы разве люди? Вы? Я? После всего, что было?
– Ну да, – ответил Громов. – Все мы люди. Других не бывает. Не создали пока других.
Саня этих слов уже не слышал. Его голова упала на стол, опрокинув чашку. Проливая остатки водки, она криво покатилась в сторону и негромко чокнулась с полным стаканом, из которого Ксюха не выпила ни капли. Звяк! За упокой души всех присутствующих!
Громов не сумел забыть об этой досадной мелочи, даже когда уложил Саню, разул, раздел и накрыл истертой до прозрачности простыней. Почему-то она ассоциировалась у него с саваном.
Ванька Богословский, рыбак от бога, а пьяница от черта, в среду утром тоже надумал побаловаться водочкой. Початая чекушка была припрятана в кустах за уборной. Вторая, еще закупоренная и oпечатанная фальшивой акцизной маркой, дожидалась своей очереди в невинном на вид свертке с «тормозком». Нагревалась, конечно, на солнышке, но Ванька ценил водку не за вкусовые качества и искал в ней совсем не те градусы, которыми измеряют температуру.
Хлебнув украдкой в малиннике, Ванька возвращался в свой маленький производственный коллектив и, смоля «беломорину», брался за дело. Он понимал, что бригадир запросто может попереть его взашей со стройки, но знал также, что все равно уже не остановится, не дотерпит до вечера. Не было тормозов у Ваньки, отказали они окончательно после исчезновения Вареньки. Она уехала, даже не дождавшись конца каникул, не попрощавшись. Он всю ночь не спал, ее дожидаясь, а к рассвету понял: все, ни сына у него нет, ни дочери. Один остался. Совсем один на всем белом свете. Как тут жить дальше – тем более трезвому?
И десяти минут не прошло со времени последней отлучки, а он снова тихонько положил лопату и потрусил к заначке.
– Ты чего это в сортир зачастил? – подозрительно окликнул его старшой.
– Так это... – Ванька вымученно улыбнулся. – Брюхо подвело.
– А вот я тебя сейчас дыхнуть заставлю! И гляди у меня! Ежели опять за старое взялся...
В этот момент, отвлекая от Ваньки внимание, на въезде во двор нетерпеливо забибикал самосвал, с водителем которого мужики сговорились пару часов назад на трассе. Тогда он был пустой, а теперь стал полный, загрузившись под завязку красным кирпичом. Воспользовавшись паузой, Ванька беспрепятственно наведался к тайнику, играючи опустошил бутылочку, зашвырнул ее подальше и незаметно вернулся на площадку, где шли нудные переговоры между бригадиром и несговорчивым водителем самосвала. Он не желал выгружать кирпич, пока ему не заплатят. Пришлось дожидаться хозяйских охранников, которые через некоторое время вышли из дома.
Комиссар, на взгляд Ваньки, смотрелся еще куда ни шло. Мрачный, конечно, весь ощетинившийся и мятый, но в остальном вполне представительный. Суля явно не выдерживал никакого сравнения с товарищем. Опух он страшенно, передвигался отрывисто, прятал глаза от людей и солнечного света. Как будто парень в своем спортивном костюме всю ночь совершал кросс по пересеченной местности и лишь теперь добрался до финиша, вымотанный до предела. Даже не сам прибежал – его приволокли за ноги.
Инициативу взял на себя Комиссар.
– Топай сюда, – скомандовал он водителю. – Или я твою задницу отрывать от сиденья буду?
Водитель глянул на него одним глазом, вставил в зубы сигарету, прикурил и только потом выбрался на подножку, двигаясь подчеркнуто неторопливо и важно. Ванька догадался, почему он ведет себя так степенно: в кабине грузовика сидел шкет, наверняка шоферский мальчонка, напросившийся прокатиться с батей. Если бы у Ваньки был сын, он, Ванька, тоже не побежал бы при нем на повелительный зов парня, который хотя на две головы выше, но зато и на двадцать лет моложе. Подумав об этом, Ванька машинально бросил взгляд на сверток, в котором дожидалась его вторая чекуха водки.
– Нет, ну я не просекаю! – повысил голос Комиссар, задетый медлительностью шофера. – Ты мое терпение собрался испытывать?
Водила уже шел к нему, все еще изображая самостоятельность, но непроизвольно ускоряя шаг. Остановившись напротив, перебросил сигарету в угол рта, сунул руки в карманы и как бы весело произнес:
– Ты, чем орать попусту, лучше деньги готовь, командир. Тут три тысячи штук.
– Чего? – взвился Суля, рыжий охранник в спортивном костюме. – Ты оборзел, в натуре! Какие три штуки?
– Я про кирпич, – растерялся водитель. – А не верите, так полезайте в кузов и считайте.
Рыжий аж подпрыгнул от негодования:
– Нет, ты только погляди на него, Комиссар! Я его сейчас самого заставлю кирпичи грызть, поштучно! Будет тут нам всякое чмо указывать!
Водитель сделал едва заметный шажок назад и сказал:
– Кирпич стоит пятьдесят копеек. Тут три тысячи штук. Берете? Если нет, так я дальше поехал.
– Не суетись, дядя, – дружелюбно ухмыльнулся Комиссар. – Покупаем мы твой товар. Цену все слышали? – Он обвел взглядом присутствующих, а потом обратился к приятелю: – Суля, выдай мужику полтинник.
– Четко ты его на слове поймал, – расцвел тот, доставая из кармана бумажник. – Держи! – это было уже адресовано водителю. – Для такого хорошего человека и рубля не жалко...
