Кларика слушала с наивно-безмятежным выражением девочки, которой папа про заморские страны рассказывает.
— Верно, верно, — серьезно кивала она головкой.
— Ну, тогда иди сюда, ко мне на колени. Вот так. А теперь прими вид рассудительной хозяйки и давай посоветуемся.
— Рассудительные хозяйки не сидят так — у мужа на коленях.
— А как же они сидят?
— Муж сидит у их ног, вот как.
— Хорошо, и я у твоих сяду. Где тут скамеечка была? А теперь давай побеседуем.
— Давай. Ты начинай.
— Нет, ты.
— Не хочу.
— Ну, ладно, начну я, — сказал доктор. — Сильный уступает — только нужно добавить: когда захочет. Не вздумай прецедент из этого сделать, женушка.
— А что такое прецедент?
— Это я в другой раз тебе объясню, а сейчас не позволю отвлекать себя. Итак, с чего я хотел начать?
— С поцелуя, может быть?
— Определенно.
За первым последовал второй, за ним третий — напрасно наш доктор старался не отвлекаться.
— Трудновато так беседовать, — засмеялся он наконец. (Вот чудак: наоборот, одно удовольствие!)
Но тут Мишка доложил о приходе больного — одного пильзенского портного, который пришел попрощаться и вручить скромный конверт с двумя десятифоринтовыми бумажками. Жена упорхнула в соседнюю комнату.
— Последний мой пациент, — пробормотал Менюш, когда тот удалился. — Теперь хоть сию минуту ехать можно.
Это еще больше подстегнуло его объясниться с Кларикой. Земля горела у него под ногами, лихорадочное нетерпение охватило его и какая-то смутная тревога — совсем уж непонятная утром после брачной ночи, когда полагается быть счастливым.
— Кларика, ты не выйдешь ко мне? — крикнул он ей в спальню.
— Вот оденусь сначала.
— Потом оденешься. Нам поговорить надо.
— Ушел твой больной?
— Ушел. Попрощаться заходил.
— Заплатил?
— Да.
— Много?
— Мало.
— Какие вы, доктора, противные! Все вам мало. А сами только одно умеете: 'Покажите язычок, барышня!' Вот и вся ваша наука. Нет, скажешь?
— Скажу, что глупышка ты, вот и все. Но правда, давай всерьез потолкуем.
— С глупышками разве толкуют всерьез?
— Кларика, я рассержусь, если ты слушать не будешь.
— Ну, хорошо, слушаю.
— Так вот, скажи, какую тебе квартиру хотелось бы снять на зиму в Пеште? Во сколько комнат, с какой обстановкой?
— Господи, с милым рай в шалаше. Стол да два стула — больше ничего мне не нужно.
— И все? Ты ничего не забыла?
— Ну, конечно, кровать еще. Что ты смеешься? Просто нехорошо.
— Смеюсь, потому что каждая женщина так говорит в первый день после свадьбы.
— Да правда же, у меня нет никаких претензий. Ведь я в таких скромных условиях выросла! (Кларика тоже хотела исподволь подготовить мужа.)
Но Менюша это замечание задело за живое.
— Здравствуйте! Ничего себе скромные условия! — сказал он, поддразнивая ее. — Что ты под этим подразумеваешь? Повара и швейцара?
— Какого повара и швейцара? — с недоумением подняла на него глаза Кларика.
— Разве твоя мама не держит повара?
— Нет, конечно. Откуда же ей столько денег взять? Кто тебе сказал?
У Менюша сердце упало.
— Баронесса, мама твоя, — пролепетал он. — Ты разве не помнишь?
— Мама это сказала?
— Да, когда однажды плохую еду ругали, она сказала: 'На будущий год, если приеду сюда, повара с собой привезу'. Точные ее слова.
Кларика расхохоталась до слез.
— Ох, эта мама! Конечно, она бы не прочь повара привезти. Всякий рад бы. Но как можно невинную шутку понять так буквально? Ох, уж эта мама, ха-ха-ха!
Менюш, однако, не находил в этом ничего смешного.
— Клара, я хочу знать правду! — крикнул он в возбуждении.
— Какую правду, муженек? — все еще ласково спросила она.
— Какое у тебя приданое? В конце концов нужно же мне знать.
— Приданое? — протянула она равнодушно. — У меня нет приданого.
Катанги побледнел.
— Но ведь твоя мама богатая женщина, — растерянно пробормотал он. — Разве нет?
— Моя мама на пенсию живет, за мужа. А она очень маленькая.
— Не может быть… Этого не может быть.
Растерянный, с перекошенным лицом, метался он по комнате. Глаза у него налились кровью, ноздри раздувались. Видно было, что он с трудом сдерживает себя. Воспитанный человек боролся в нем со зверем.
Внезапно он подошел к жене и хриплым голосом спросил в упор:
— А почему же вы тогда мне сто наполеондоров дали? Кларика покраснела, как рак. Потом мягко положила ему руку на плечо, стараясь успокоить.
— Это все… почти все, что мне от папы осталось. Я отдала тебе, потому что… потому что…
— Потому что обмануть хотела.
— Потому что я тебя люблю.
Менюш оттолкнул ее и бросился вон из комнаты. В дверях он обернулся и, весь дрожа, крикнул:
— К жуликам в лапы попался!
Так прошло первое утро. 'Выгоню, нынче же из дому выгоню!' — твердил он про себя, задыхаясь от ярости. Но, поостыв на свежем воздухе, здраво рассудил, что тогда скандал выйдет и все над ним же будут потешаться: ловко, мол, заманили своими наполеондорами. Дальняя прогулка к тремольской роще, во время которой все знакомые поздравляли его со счастливым браком (легко представить, каких сил ему стоило улыбаться!), подсказала правильный выход: проглотить эту уготованную коварной судьбой горькую пилюлю. Умный вор не спешит в полицию, если его обокрали, пока он сам в чужой карман лазил. Правда, и кража, и чужой карман, к сожалению, были только фигуральные. Что у него украла Кларика? Увы, ровно ничего (ей и самой, бедняжке, не пофартило). А он в чей карман залез? И сказать стыдно.
В одной медицинской книжке попалась ему как-то картинка, изображавшая болезнь и больного в виде двух человек, лежащих рядом в одной постели. Врач толстой дубинкой колотит болезнь, заодно попадая и по больному. Довольно остроумная характеристика современного врачевания.
Но если против болезней такие методы еще годятся, зачем бить того, от чьих ушибов сам страдаешь?
