Книгоедство

«Маршака… Олейникова… Шварца…» – неуверенно ответил им Пантелеев

Тогда один из стоящих на четвереньках подает писателю руку со словами: «Очень приятно… Олейников!».

Вторым был автор тогда еще не написанных «Дракона», «Тени» и «Обыкновенного чуда».

«График на фиг» – таким плакатом встречал посетителей редакторский кабинет «Ежа». А когда ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой решила выпустить новый сорт конфет и назвать их «Еж» – в честь журнала, – то Олейников по просьбе работников фабрики написал для конфетной обертки следующие стихи:

Утром съев конфету «Еж», В восемь вечера помрешь!

Наконец-то мы дошли до стихов.

Сам Олейников поэтом себя никогда не считал. Стихи он начал сочинять уже будучи в Ленинграде, по подначке того же Шварца

Хотя всегда был активным пропагандистом поэзии. У него была даже собственная коллекция стихотворных произведений, наиболее ему созвучных по духу

Когда мне было лет семнадцать,
Любил я девочку одну,
Когда мне стало лет под двадцать,
Я прислонил к себе другу…

– вот оттуда характерный образчик.

Сами понимаете, что пародия, литературная мистификация и игра, которыми буквально пропитана стихотворная стихия Олейникова – для автора ни что иное как жизнь. Или, может быть, защита от жизни, от тех ее уродливых проявлений, сводящих человека с ума.

Прочитайте олейниковских «Жука-антисемита», «Блоху мадам Петрову», знаменитого «Таракана», пародирующего лебядкинский стиль, «Муху», «Перемену фамилии». Да хотя бы эти вот строчки из стихотворного «Послания»:

Я страстию опутан, как катушка,
Я быстро вяну сам не свой,
При появлении твоем дрожу, как стружка…
Но ты отрицательно качаешь головой.

Слышится голос Козьмы Пруткова, видятся глубокомысленные морщины на его высоколобом челе.

Известно – чтобы обезопасить себя от пошлости и уродства мира, надо вознести их на пьедестал трагедии. Представить хамоватую тетку Федрой или, скажем, Юдифью. Мелкого уличного подонка – Гарибальди или хотя бы Зорро. Даже обыкновенного докучного таракана сделать венцом творения Смех развенчивает и уничтожает не хуже, чем пуля или электрический стул. К несчастью, он не спасает автора

Олейников погиб, как и многие. Арестован в 1937 году, обвинен в контрреволюционной деятельности и расстрелян Смех кончился, власть унылых людей надвинулась на человека вплотную Впереди были годы мрака. Погибли его друзья – от болезни Борис Житков, от ареста – Хармс и Введенский.

Та пучина тараканьих страстей, от которой он убегал в стихах, настигла его в жизни и отомстила

Заканчиваю свой очерк словами, сказанными о Николае Олейникове его другом, Евгением Шварцем:

Это был человек демонический Он был умен, силен, а главное – страстен Со страстью любил он дело, друзей, женщин и – по роковой сущности страсти – так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил… И в страсти и в трезвости своей был он заразителен. И ничего не прощал. Если бы, скажем, слушал он музыку, то в требовательности своей не простил бы музыканту, что он перелистывает ноты и в этот момент не играет… Был он необыкновенно одарен Гениален, если говорить смело.

«Орлеанская девственница» Вольтера

Где же те острова,
Где растет трын-трава,
Братцы?
Где читают Pucelle
И летят под постель
Святцы?

Эту песенку, сложенную на рылеевские слова, пели под клико и гитару Пушкин и его приятели- декабристы. Пушкину повезло, Пушкина царь простил. Для Рылеева и его товарищей песенка закончилась виселицей.

Знаковое слово Pucelle, упомянутое в песенном тексте, означает не что иное, как название одной из самых скандальных, самых заповедных поэм в истории европейской литературы – поэмы «Орлеанская девственница» («La Pucelle d'Orleans»).

Когда Вольтер ее написал и тайно читал друзьям, слух о новом сочинении «смелого и пронырливого поэта» (определение Пушкина. – А. Е.) быстренько докатился до тогдашнего министра-хранителя печати. Последний пригрозил поэту Бастилией Начальник парижской полиции, настроенный по отношению к Вольтеру более милостиво, попробовал образумить сочинителя: «Христианскую религию вам все равно не удастся уничтожить, сколько бы вы ни писали»

«Посмотрим», – ответил Вольтер на это

На самом деле никакую религию Вольтер не собирался ниспровергать Мало того, он был сам сторонник религии «просвещенных», верил и всячески поощрял идею «высшего разума», правящего вселенной Всё же остальное – Христа, Будду, Аллаха – он оставлял для непросвещенной черни в качестве той самой узды, которая держит стадо в повиновении.

«Если бы Бога не было, его надо было бы выдумать» – этот часто повторяемый вольтеровский афоризм именно то и значит, что человек без божества это зверь, и бог для него лучшая клетка.

Мысль разумная и часто применяемая на практике в истории человеческих отношений.

Что же касается какой-то особой безнравственности, якобы присущей поэме, то ее в Вольтеровом сочинении не больше, чем во французских народных сказках в обработке Шарля Перро. И если уж говорить о безнравственности, достаточно вспомнить, что примерно в то же самое время писал свои сочинения небезызвестный маркиз де Сад, по сравнению с которым Вольтер – робкая овечка, не более

П

Павлова К

Лучший портрет поэтессы Каролины Карловны Павловой (урожденной Яниш) я нашел в книге воспоминаний Б Н Чичерина «Москва сороковых годов» (М.: Изд М. и С Сабашниковых, 1929) Он настолько жив, уважителен и вместе с тем саркастичен, что не удержусь, приведу его практически полностью:

Каролина Карловна была женщина не совсем обыкновенная. При значительной сухости сердца, она имела некоторые блестящие стороны Она была умна, замечательно образованна, владела многими языками