Маркиз де Сад
Эжени де Франваль
Движимые исключительно стремлением наставлять и смягчать людские нравы, взялись мы за пересказ этой истории, и да проникнется читатель ощущением неотвратимости возмездия, подстерегающего тех, кто не останавливается ни перед чем ради утоления собственных желаний. И пусть на их примере найдет подтверждение простая истина: блестящее образование, богатство, природные дарования, не подкрепленные самообладанием, благонравием и скромностью, способны лишь совратить с пути истинного. Приносим извинения за вынужденное описание чудовищных деталей страшного преступления: возможно ли вызвать непримиримость к злодейству, не отваживаясь говорить о нем открыто?
Редко в одном человеке сочетается все то, что непременно приведет его к счастью. Он обласкан природой – фортуна отказывает ему в дарах. Та осыпает его милостями – он обязательно окажется обиженным природой. Похоже, Небесам угодно было везде – как в высших своих творениях, так и в случае каждого из нас – доказать, что законы равновесия первенствуют во вселенной, ибо управляют всем, что движется, произрастает и дышит.
Живший в Париже, где он и родился, Франваль обладал ежегодной рентой в четыреста тысяч ливров, изящнейшей фигурой, обворожительным лицом и самыми разносторонними талантами. Однако под этой привлекательной внешностью таились все мыслимые пороки, включая, к несчастью, и те, приверженность к которым неизбежно влечет за собой преступления; неописуемое буйство фантазии – вот главный изъян Франваля, а от этого не излечиваются. Когда начинают угасать силы, возможности воображения умножаются. Чем меньше можешь – тем больше затеваешь, чем менее способен действовать – тем более изобретаешь. Каждый возраст приносит новые выдумки, и пресыщение, ничуть не охлаждая пыла, порождает все более зловещие ухищрения.
Как уже было сказано, с юных лет Франваль в избытке обладал всеми внешними достоинствами и всеми талантами, призванными их приукрасить. Однако из-за его полного пренебрежения к моральному и религиозному долгу учителям не удалось привить ему ни единой добродетели.
В век, когда опасные книги столь же доступны детям, сколь их отцам и воспитателям, когда под неуравновешенную систему правления подводится философская основа, неверие зовется дерзостью, а распущенность – прихотью, никто не принимал всерьез взглядов юного Франваля. И если порой его за них слегка бранили, то минуту спустя поощряли. Отец Франваля, ярый приверженец модных софизмов, первым одобрял твердые суждения сына обо всех этих материях и снабжал литературой, которая могла того развратить; какой воспитатель дерзнет после этого внушать принципы, неугодные хозяевам, которым он обязан услужить?
Франваль потерял родителей, еще будучи совсем молодым. В скором времени, в возрасте девятнадцати лет, он похоронил старого дядюшку, завещавшему ему все свои богатства с правом распоряжаться ими после женитьбы.
С таким состоянием господину де Франвалю не представляло труда жениться. Он мог выбирать среди неограниченного числа партий. Еще при жизни дяди он упросил его подобрать ему в невесты девушку помоложе, которая жила бы неподалеку. И старик, желая угодить племяннику, остановил свой выбор на некоей девице де Фарней, дочери финансиста, у которой в живых оставалась только мать. Невеста, правда, была еще слишком юной, ей было всего пятнадцать, но ей принадлежали надежные шестьдесят тысяч ливров ренты и самое очаровательное личико в Париже. В облике ее сквозили целомудрие, чистота и приветливость: тонкие черты, сотворенные Амуром и грациями; прекрасные белокурые волосы, струящиеся до пояса; огромные голубые глаза, излучающие нежность и стыдливость; стройный, гибкий и легкий стан; белоснежная кожа, свежая, как роза. Девушка одаренная, с живым воображением, но немного печальная, она отличалась той задумчивой грустью, что располагает к чтению и одиночеству. Словом, она была наделена всеми свойствами тех, кого природа обрекает на несчастья, то ли стараясь ослабить их горечь мрачновато-трогательным упоением, с которым такие натуры переживают несчастья, то ли заставляя их предпочесть слезы легкомысленному восторгу счастья, – наслаждению не столь острому и не столь глубокому.
В пору устройства будущего дочери госпоже де Фарней было тридцать два года. Это была обаятельная и благоразумная, может, немного излишне сдержанная и строгая дама. Заботясь о счастье своего единственного чада, она навела справки по всему Парижу. Родственников у нее не оставалось, и ее советчиками оказались дальние знакомые, безразличные и равнодушные. В один голос ее убеждали, что молодой господин, сватающийся к дочери, вне всяких сомнений, достойнейшая в Париже партия и непростительная оплошность – упустить такую удачу. Итак, брак был заключен, и состоятельная супружеская чета с первых дней зажила своим домом.
Молодого Франваля нельзя было упрекнуть в легкомыслии, суетливости и ветрености – распространенных недостатках, сдерживающих взросление многих мужчин, не достигших тридцати. Рачительный хозяин, любящий порядок, умеющий вести дом, он являл пример всех возможных добродетелей, необходимых в жизни. Присущие ему пороки были совсем иного свойства – они являли собой порождение скорее зрелых лет, нежели юношеского безрассудства: притворство, интриги, злобность, коварство, эгоизм, изощренное лицемерие, ложь – и все окутано флером обаятельности, одаренности и велеречивости, тонкостью ума и привлекательнейшей наружностью. Таков портрет этого человека.
Мадемуазель де Фарней, согласно обычаю знакомая с будущим мужем не долее месяца, была ослеплена блеском этого фальшивого бриллианта и оказалась жертвой заблуждения; она не могла налюбоваться на свое сокровище, боготворя его до такой степени, что следовало опасаться за жизнь юной особы, угрожай какие-то препятствия столь желанному супружеству, являвшемуся, по ее собственным словам, единственной усладой ее дней.
Что же до Франваля, по-философски оценивавшего женщин, как, впрочем, и все жизненные обстоятельства, то он с нескрываемым хладнокровием рассуждал о своей очаровательной супруге.
– Женщина, которая нам принадлежит, – говорил он, – есть существо, законно нами порабощенное, ей следует быть кроткой, покорной, безупречно целомудренной; я ратую за эти качества вовсе не из боязни бесчестья, каким может нас заклеймить жена, подражая нашему собственному распутству, ибо считаю это предрассудком. Просто неприятно, когда другому вздумалось присваивать права, принадлежащие лишь тебе одному. Все остальные соображения мне абсолютно безразличны, ибо ничего не добавляют к ощущению счастья.
Нетрудно догадаться, что такое отношение мужа не сулит прекрасных роз той несчастной, что свяжет с ним судьбу. Чувствительная, добропорядочная, прекрасно воспитанная госпожа де Франваль летала на крыльях любви, стараясь предупредить любые желания своего единственного в мире мужчины. Первые годы замужества она с радостью носила оковы, не подозревая о своем рабстве. Ему приятно было наблюдать, как она собирает колосья после жатвы на ниве их супружества. Но она была готова довольствоваться теми крохами, что ей оставляли, и ее единственной заботой было не упустить кратких минут нежности и сделать все возможное, чтобы доставить блаженство нежно любимому супругу.
Лучшим доказательством того, что Франваль все же не всегда уклонялся от своих обязанностей, явилось то, что в первый же год замужества жена его, в возрасте шестнадцати с половиной лет, родила дочку, еще прекраснее, чем мать. Отец в тот же миг нарек ее Эжени. О Эжени, ты прекраснейшее и ужаснейшее творение природы...
Как только девочка появилась на свет, господин де Франваль несомненно уже возымел на ее счет самые гнусные намерения. Он поспешил отделить дитя от матери. До семи лет Эжени была поручена воспитательницам, в которых Франваль был уверен. Ограничивая свои заботы формированием горячего темперамента и навыков чтения, те тщательно оберегали ее от всякого знакомства с моральными и религиозными началами, чему обычно обучают девочек ее возраста.
Госпожа де Фарней и ее дочь, оскорбленные столь странным поведением господина де Франваля, не раз выражали ему свое недовольство. Тот равнодушно отвечал, что в его планы входит сделать свою дочь счастливой. Зачем вдалбливать в голову ребенка химеры, придуманные лишь для запугивания людей и не
