больше приближает к себе преступницу. «Нет никого на земле, — пишет она ей, — чье общество было бы мне дороже и более содействовало моему счастью, чем твое»; она осыпает ее знаками нежности и живет еще восемь лет, до смерти Байрона, в самой тесной дружбе с нею. Даже доверчивый психолог Бичер-Стоу — чувствует, что в ее аргументации имеется пробел. И она старается его затушевать указанием на христианскую снисходительность лэди Байрон, простившей раскаявшуюся грешницу. Но нельзя отделаться от совершенно определенного чувства: тут что-то не в порядке. Тайна должна бы быть таинственнее. А главное: почему семья так упорно отказывается достать из запертого шкафа эти «Family letters»,[7] которые должны все разъяснить? Почему отказывается доктор Лешингтон, единственный из оставшихся в живых, засвидетельствовать это утверждение? Загадка стала еще более загадочной. Она не хочет покоиться под землей. Но никто не может пролить на нее свет.
И снова пятьдесят лет молчания, шушуканья и таинственности. Наконец, распространяется смутный слух: внук лэди Байрон, лорд Ловлэс, решился сорвать печать и предать гласности документы. Но книга его появляется тайно, с той же таинственностью, с какой лэди Байрон сообщала о своих подозрениях, — всего в количестве двухсот экземпляров «for private circulation».[8] И книга эта называется «Астарта».
Уже одно ее название повторяет старое обвинение Астарта — сестра Манфреда, о которой он говорит: «I loved her and destroyed her»,[9] она является тайной виновницей. И в доказательство он приводит знаменитое заявление доктора Лешингтона, в котором он отказывался содействовать примирению с Байроном. Но странно: как-раз этот документ опирается на утверждение лэди Байрон, которое тут же подвергается всевозможным юридическим ограничениям. Так как подозрение не было доказано, лэди Байрон не видела повода к тому, чтобы немедленно покинуть дом лорда Байрона. Этот документ содержит одно удивительное упоминание: лэди Байрон заявляла, что эти «слухи» не исходили от нее. Это значит, что она боялась, как бы Байрон не узнал об их распространении и не потребовал бы объяснений, что он и сделал. Эта безответная страдалица была коварным противником, скрывавшимся за проволочным заграждением юридических хитросплетений и оговорок. Но лэди Байрон выставляет одного свидетеля — Аврору Лэй: она будто бы сама созналась ей в этом — и устно, и в двух письмах. Читатель, конечно, тотчас же перелистывает книгу, в надежде найти письма. Однако, лорд Левлэс пишет: «Излишне их печатать, так как их содержание подтверждается фактами». Итак, факты доказываются письмами, содержание которых подтверждается фактами, получается удивительный заколдованный круг, поскольку факты утверждаются, а письма скрываются.
Один только документ на первый взгляд действует убедительно: любовное письмо Байрона, которое лэди Байрон отвоевала у своей невестки. Но странно: и здесь нет ни слова, обращенного лично к ней, адресат не назван, и о том, что письмо было обращено к Авроре, свидетельствует опять-таки лишь утверждение лэди Байрон. Из всего этого вытекает одно: что лэди Байрон всю свою жизнь верила в это честно, со всей страстью своей ненависти.
Но действительность еще таинственнее. И как-раз книга лорда Ловлэса ее раскрыла. С той минуты, как он нарушил молчание в защиту лэди Байрон, и другие посвященные не чувствовали себя обязанными долее молчать. И одна из трогательнейших душевных драм, более захватывающая, чем все созданное Байроном, наконец, раскрыта.
Медора — имя возлюбленной в «Ларе» Байрона. И однажды, за год до женитьбы, поэт, который высказывался откровенно не только в своих творениях, но и в беседах, сообщил Каролине Лэм, тетке его будущей супруги, что он ждет ребенка от женщины, которую любит с детских лет, и, если это будет девочка, он назовет ее Медорой. Через три месяца в доме его сестры родилась дочь. Она была наречена именем «Медора» — самым причудливым, какое можно придумать. Понятным становится подозрение лэди Байрон, тем более, что он ей сознается, что если бы она не отвергла его первое предложение, — за два года до второго, — многие ужасные события не произошли бы. Вот где корень этого ужасного подозрения. Байрон говорит, что дочь женщины, которую он любит с самого детства, он назовет Медорой, — все это явно указывает на его сестру. И нет сомнения, что в тех письмах, которые по указанию лэди Байрон были похищены из письменного стола ее супруга, речь идет об этом ребенке. Возможно даже, что Аврора Лэй подтвердила лэди Байрон, что это дитя ребенок Байрона, — и это служило бы объяснением пресловутого признания. Цепь доказательств как-будто замыкается. Все совпадает безукоризненно, и возникает мысль о том, что лэди Байрон права в своем ужасном подозрении.
Но в этом верно все, кроме самого главного. Тайна удивительнее всего в своих перипетиях, как цветок, под лепестком скрывающий другой лепесток и оставляющий зерно незримым в глубине. Все верно. Лорд Байрон ждет от подруги детства ребенка, которого он желает назвать Медорой, и в это самое время в доме его сестры Авроры Лэй появляется ребенок, которого нарекают именем Медоры. Но это дитя Байрона, а не его сестры, которая жертвует своим именем для спасения чести другой женщины. Всплывает на поверхность новое лицо. И к нему относится тайна, самая глубокая тайна, какую скрывал Байрон, единственная, которую он скрыл от света, и которая разоблачается только теперь, через столетие.
В июле 1816 года Байрон пишет едва ли не самое лучшее свое стихотворение. Оно называется «Сон», и в глазах всех его биографов представляет собой фантастическое отображение действительности. Теперь только стало известно, что это самая искренняя его исповедь, в изумительном поэтическом откровении освещающая всю его жизнь. Мы узнали это только теперь, — когда разоблачена его тайна.
Это началось еще в детстве: на Аннслейском холме играют двое детей. Они принадлежат к двум враждующим семьям. Дед Байрона убил на дуэли одного из предков Марии Чауорс, — внуков соединяет дружба. Она — наследница графской короны, он — потомок Байронов, которые пришли в Англию с Вильгельмом и его норманнами. Ромео и Джульетта, которые любовью могли бы искупить ненависть двух враждующих родов.
Но шестнадцатилетний Ромео — неуклюжий, робкий мальчик, хромой, неловкий, и Джульетта издевается над ним, когда он заговаривает о браке. Она избрала другого, Джона Местерса, «handsom man»,[10] дворянина, настоящего рыцаря, любящего охоту и бешеную скачку. Когда мать сообщает об этом Байрону, он бледнеет и отворачивается. Никогда больше он с ней не разговаривает.
Через несколько лет он опять встречается с ней — с «morning star»[11] Аннслея. Она замужем, у нее дети. Она любезно приглашает его к себе в дом. И он видит ее в обществе супруга, нежной матерью, — описание этих впечатлений принадлежит к числу его лучших стихов, — и он с новой силой чувствует свою потерю. В Джоне Местерсе пробуждается подозрение, он препятствует их встречам. И Байрон покидает страну, — он предпринимает странствия Чайльд Гарольда.
В Англию возвращается другой человек. Это уже не тот неуклюжий, неловкий мальчик: он великий поэт, знаменитый, боготворимый обществом, избалованный женщинами, в блеске своей красоты, соблазнительный и неотразимый. И та, с которой он вновь встречается, тоже иная разочарованная в своем муже, живущая вдали от него. Неизбежное свершается. Некогда оттолкнувшая его теперь открывает объятия, его страсть побеждает ее сопротивление. Никто, даже самые близкие друзья не подозревают об этой связи. Обычно легкомысленный, он проявляет величайшую осторожность. Стихотворения, обращенные к ней, он называет «Стихи к Тирзе» — и создает впечатление, будто они относятся к усопшей. Своим друзьям он рассказывает ad referendum,[12] что Мэри пожелала с ним увидеться, но он отклонил ее приглашения. Нарочно он завязывает другие связи. Здесь, где он искренно любит, он — обычно тщеславный — заботливо скрывает истину, чтобы уберечь любимую от гнева супруга и общественного мнения.
Но их связь не остается без последствий. Положение ужасающее. Никогда в его дневнике и в письмах к Муру не было столько растерянности, как в эти месяцы ожидания. Постоянно он опасается, что муж раскроет тайну; предвидя дуэль, он составляет завещание. Его возлюбленная, еще не разведенная, неизбежно будет скомпрометирована.
И тут сестра — Аврора Лэй — совершает героический акт самопожертвования, бросающий тень на ее доброе имя в течение целого столетия, обращающий всю ее жизнь в цепь унижений и мук, — ради брата
