Несли кто что: детскую кроватку, оцинкованную ванну для купания, эмалированный кувшин, дрова для титана.
Ирина руками всплескивала, встречая каждого входящего. Сергей не успевал принимать подарки.
— Вот это да! — удивлялась Ирина.
— У нас по-другому нельзя, это гарнизон, — напомнила Калерия Петровна. Она все больше симпатизировала молодой маме. Эта девочка, с восторгом воспринимающая жизнь, просто не представляет, сколько всего ей предстоит.
Мужья все свое время отдают службе, а жены обречены на бесконечное ожидание. А тут сразу двое малышей. Надо будет почаще заглядывать к ним, когда корабль уйдет в плавание.
Слишком свежи те далекие воспоминания, когда она сама оказалась оторванной от всего привычного, в первую очередь от мамы.
В последнее время Петр Дмитриевич стал замечать, что с женой творится неладное. Иногда задумается, смотрит вроде бы телевизор. Но ведь видно, что не волнует ее то, что на экране. Обычно свой «Кабачок 13 стульев» ждет не дождется! И уж хохочет, хохочет… Фасоны у актрис перерисовывает, чтобы потом заказать портнихе и блеснуть на курорте. Он над ней подтрунивал, бывало. Но ведь стыдно признаться, нравилась она ему такая! Нравилось, когда в парикмахерскую заранее записывалась, когда тащила его на очередную премьеру, заставляла парадный китель надевать с наградами. Ворчал, но ведь шел с ней! А потом за чаем обсуждали, спорили, бывало…
А тут тихая стала как мышь. Окликнешь ее, а она вздрогнет. Как от сна очнется. А то плакать возьмется ни с того ни с сего. И на все его вопросы — «все в порядке, дорогой». По Лерочке скучаю, мол.
По Лерочке она скучает… А в церковь стала наведываться тайком, это что? Чего ей там? Всю жизнь по магазинам носилась, а тут к Богу потянуло! Нет, неспроста все это. Может, заболела?
Единственное, что не отмел генерал после долгих размышлений, так это мысль о внезапной болезни жены, которую она от него скрывает. Наверняка что-то женское, и она теперь вообразила, что умирает. И молчит ведь… Не привык он к ее молчанию, пугает оно! Лучше бы болтала о своих пустяках, как раньше. Бывало, его это все раздражало. Иногда он выговаривал ей, призывал повышать интеллектуальный уровень. Газеты читать, программу «Время» смотреть… Не понимал он тогда: если жена весела, значит, в мире все спокойно. Теперь мир вдруг покачнулся, и генерал явно ощутил его неустойчивость.
— Ну что у нас на ужин? — нарочито бодро пророкотал он, заходя в кухню. Татьяна Ивановна стояла у окна с лейкой в руках, застыв как изваяние. Она не слышала его шагов, и он из коридора успел «сфотографировать» ее скорбную позу. Она сгорбилась, обмякла. Он содрогнулся при виде ее откровенного, неприкрытого горя.
— Да что с тобой, Таньча?! — не выдержал он, от испуга назвав ее тем далеким, полудетским прозвищем, которое было в ходу в их первые, самые трудные времена.
Она повернулась на голос.
— Петя… — Она попыталась справиться с лицом, с фигурой. — Нельзя же так пугать…
— Это не я, это ты меня пугаешь, дорогая, — приосанился генерал, внимательно наблюдая за супругой. — Я вижу, что с тобой что-то происходит. Не отпирайся. Заболела? Нужно показаться врачам. Конечно, такого светила, как твой дядька, нам не найти, царство ему небесное, но у него остались ученики, коллеги… Я не хочу, чтобы ты несла свой груз одна. Поделись со мной, Таньча!
Татьяна Ивановна отодвинулась от мужа к газовой плите. Он не понял этого ее движения.
— Что ты выдумываешь, Петя, — смешалась Татьяна Ивановна. — Я просто старею, наверное. Задумываться стала. Рассеянная какая-то. К тому же Лиза вот бросила нас, надумала в деревне остаться… Не ожидала я от нее.
Петр Дмитриевич потрогал тыльной стороной ладони самовар. Снял крышку, налил воды. Включил.
— Лиза служила нам верой и правдой столько лет, Танечка. Она имеет право на отдых. Что ж, она всегда мечтала о садике-огородике, ты это знала. Ну будь как будет. Нельзя же так из-за этого убиваться. Если Лерочка узнает, какая ты стала, то…
— Нет! — не на шутку перепугалась Татьяна Петровна и схватила мужа за рукав пижамы. — Не вздумай писать ей об этом, Петя! Ей своих забот хватает.
— Обязательно напишу, если ты и дальше в молчанку будешь играть! Пусть все бросает и нянчится с тобой. Ничего! Детей нет, так пусть с родителями прыгает!
— Зачем ты так, Петя? Разве Лерочка виновата, что детей у нее нет? Она, бедняжка, совсем отчаялась…
— Это ты, мать, отчаялась, как я погляжу. А дочь у нас в полном порядке. Она врач, не последняя величина в своем госпитале. К тому же общественница. Подумаешь, дети… Дети не главное.
— Ты, Петя, правда так думаешь? — вдруг ухватилась за слово жена. — А как же наша с тобой старость? Сейчас бы вокруг нас маленькие прыгали, теребили бы тебя за погоны, дедушкой называли. А мы с тобой теперь как две сироты, Петя…
И вдруг вот так, на ровном месте, как показалось генералу, без особой причины, Татьяна Ивановна расплакалась.
— Танюша, ну что ты… Ну было бы о чем! Какой же я сирота, если ты у меня есть? Ты самая у меня умница, красавица, рукодельница. Ты самая добрая.
Он хотел обнять жену, утешить. Но она вдруг перешла на другую сторону кухни, обернулась, и генерала испугало выражение ее лица. Он стоял, ничего не предпринимая, как под гипнозом ее неподдельного страдания.
— Я самая добрая? Не говори так, Петя, ты не знаешь ничего! Я недобрая, я совсем недобрая! Я такое натворила, Петя! Нет мне прощения!
— Да что ты, Таня… Что с тобой, — тихо говорил Петр Дмитриевич, не трогаясь с места. Ему передавалось состояние жены. Оно сильно действовало на него. Он чувствовал, как внутри холодной волной разливается страх, которого он не испытывал уже давно. Пожалуй, с тех самых пор, как их крошечная дочь болела скарлатиной. — Что тебя мучает, Таня? Расскажи мне… не молчи. — Он говорил осторожно, тихо, боясь напугать жену. Боясь сделать что-нибудь такое, что она замолчит совсем, замкнется. Особенно тревожил ее взгляд. Он вдруг стал отрешенным. Она словно смотрела сквозь него, куда-то за него, в ей одной ведомые дали.
— Это я, Петя, во всем виновата… В том, что Лерочка осталась без дочери, мы с тобой — без внучки. Я чудовище, Петя…
У Петра Дмитриевича подкосились колени. То, что он слышал, больше походило на бред психически нездорового человека. Ужасные мысли роем пронеслись в голове. Как он мог просмотреть жену, прозевать ее болезнь? Что же делать? Что делать?!
Между тем жена начала говорить, и он не перебивал ее. Хотя то, что она говорила, поначалу только подтверждало его предположения — Татьяна нездорова.
— У Леры есть дочь, Петя. А у нас с тобой — внучка. И мы теперь никогда ее не увидим, никогда! И Лерочка… Она даже не знает!
Петр Дмитриевич пытался протянуть супруге ниточку здравого смысла, ухватившись за которую она вернулась бы в действительность, успокоилась, пришла в себя.
— Ну какая дочь, подумай, Таня? Это у нас с тобой дочь. Как может Лерочка не знать, что у нее есть дочь? Так не бывает, дорогая моя…
Он трясущимися руками налил воды из графина. Протянул жене.
— Бывает! Лера наша родила ребенка в семнадцать лет, Петя. Она забеременела летом от того мальчика, на даче… Его, кажется, звали Юрой. Она только перешла в десятый класс…
Генералу вдруг кровь прилила в голову. Он со стуком опустил стакан на стол, выплеснув на поверхность часть содержимого.
— Что ты несешь! Почему я-то…
И вдруг вспомнил! Венгрию вспомнил, свою длительную командировку, бессонные ночи. Нервы…
