Ирина приложила палец к губам и потянула мужа за собой. Они выглянули из кухни.
— Слява! Палтия! Налод! — притопывая ножкой, выкрикивал Захар.
— Слява! Палтия! Налед! — вторил ему брат.
После того памятного объяснения на стадионе в семье Дробышевых что-то изменилось. Внешне все шло как обычно. Стиль отношений, выработанный годами, не поменялся, конечно же, но будто бы зазвучал в этой песне дополнительный аккорд, что добавляло новизны в уже сложившееся, устоявшееся.
Оба чувствовали эту новизну и дорожили ею, стараясь как можно больше внимания уделять друг другу. Весна, очень красивая в этих краях, добавляла в жизнь ноту праздника. Но помимо этого, Калерия не могла избавиться от странных, щиплющих душу предчувствий. Что-то волновало ее больше, чем, например, волнует любого человека щебет птиц весной или солнце, вдруг ярко разлившееся после череды хмурых дней.
Она не могла понять, чем вызвано это странное состояние, которое ближе к ожиданию возвращения корабля, чем к его проводам. Но предстояло именно провожать мужа в очередной рейд, а от самой весны и от жизни вообще не предполагалось особо приятных сюрпризов.
Шли дни, которые Калерия Петровна проводила в обычных своих хлопотах — работа, занятия самодеятельностью, дела женсовета, вечерние прогулки с мужем. А внутреннее состояние не менялось — словно кто-то рядом настойчиво пел знакомую с детства песню.
У нее вдруг появилось желание навести блеск в квартире, и она мыла, терла, скребла, чистила. Как-то после дежурства в госпитале решила заглянуть к Топольковым. Она уже не представляла, что может не увидеть этих озорников больше трех дней. Всякий раз эти двое демонстрировали ей свои новые достижения. Они начинали говорить, и их лепет приводил взрослых в неописуемый восторг.
Комната Топольковых преобразилась, превратилась в уютное гнездышко.
На месте железных коек теперь стоял диван с круглыми валиками, у окна стол со стульями и дальше — две детские кроватки с высокими перекладинами.
Два щекастых бутуза протянули руки к знакомой тетеньке.
Ирина сидела у окна с пяльцами и что-то сосредоточенно вышивала. Калерия не стала мешать, сразу окунулась в возню с малышами.
Женщины обменялись гарнизонными новостями, даже слегка посплетничали.
Калерия Петровна накормила детей яблочным пюре, почитала им «Тараканище». Ирина все не могла оторваться от своего занятия, и Калерии стало интересно, что она там вышивает.
— Я тоже одно время увлекалась вышивкой, но теперь это становится редкостью, — заметила она. — Не знала, что ты еще и вышиваешь.
— А я собираю Захара с Ваней в ясли. Хочу, чтобы они у меня были красавчиками. Вышила им по якорю на костюмчиках, а теперь вот платочки украшаю.
Калерия Петровна подошла. Ирина склонилась над пяльцами, поэтому не заметила перемену в лице своей старшей подруги.
Калерия дрогнувшей рукой взяла готовый платочек. Все четыре стороны были аккуратно обшиты голубой каймой, а в верхнем уголке сидели два голубка, держа в клювах розовый бант.
Рой ассоциаций взметнулся в душе. Как будто таинственная машина времени, о которой она читала в каком-то научно-фантастическом романе, раскручивала дни назад. С ускорением, все быстрее и быстрее, и от этого ускорения невозможно кружилась голова и сжимало сердце.
— Какой интересный рисунок… Ты сама придумала?
— Нет, срисовала. Вот, посмотрите. Нравится?
И девушка вытащила из шкатулки пожелтевший от времени платочек.
Когда Калерия взяла его в руки, Ирина заметила, как мелко дрожат пальцы у гостьи.
— Что с вами, Калерия Петровна? Вам плохо?
— Где ты его взяла?
— Няня в Доме ребенка отдала. Это моя мама вышивала. А что?
— Твоя… мама?
— Ну да. Эти платочки были в моих вещах, когда меня принесли в Дом ребенка. Потом, когда нас отправляли по детским домам, нянька мне отдала.
— Ира… в каком месяце ты родилась? В каком городе?!
— В апреле, в Курске. А что?
Ирина с тревогой наблюдала за происходящей с женщиной переменой. Зажав рукой рот, та, совершенно бледная, отступала в коридор, натыкаясь на раскиданные детьми игрушки. В прихожей столкнулась с вернувшимся со службы Топольковым, молча выскользнула на лестничную площадку, не ответив на его приветствие…
…Калерия долго бежала, пока хватало дыхания. Она не отвечала на приветствия встречных, никого не видела вокруг. Добежав до стадиона, перевела дух, но стоять или сидеть не смогла. Ноги требовали движения, внутри все переворачивалось, а сердце стучало в огромный барабан. Толкаемая этими импульсами, она двинулась в сторону океана.
Оказавшись одна на берегу, поняла, почему ее вытолкало именно сюда. Океан, серый, со стальным отливом, был неспокоен. Волны с силой ударяли о берег и разбивались на тысячи брызг. Ветер, всегда гулявший на берегу, сегодня просто неистовствовал. Он рвал из рук женщины косынку. Она сначала пыталась удержать лоскут легкой ткани, но стихия восторжествовала, вырвав вещицу из обессиленных нервных пальцев.
Косынка все цеплялась за колючки на берегу, но потом, увлекаемая ветром, закружилась над водой, попала в лапы волн, и те зашвыряли ее, то показывая, то снова пряча, пока не поглотили совсем.
Женщина с искаженным от страдания лицом все двигалась по берегу в сторону причала, где темнела вереница подводных лодок и суровых сторожевых катеров.
— Господи! — вдруг споткнулась она и, сжимая клокочущее горло ледяными пальцами, побежала назад. Ничего она не замечала рядом с собой — ни волн, ни деревьев, ни беспокойных птиц, гортанно орущих ей вслед.
Не заметив обратной дороги, оказалась дома. Влетела и, не сняв туфли и плащ, кинулась к телефону.
Но едва попробовала набрать несколько цифр, комната поплыла перед ее взором. Капитан Дробышев выглянул из кухни и увидел, как его жена молча сползает по стене.
— Лера!
Кирилл подхватил ее. Трясущимися руками набрал номер госпиталя. Зеленый «газик» приехал сразу.
Так Калерия снова оказалась на госпитальной койке. Утром Кирилл, посеревший от бессонной ночи, вошел в ее палату, и беспокойство с новой силой охватило его. Калерия начала говорить о своей дочери, которую потеряла восемнадцать лет назад!
Он был так ошарашен ее новым, нервным состоянием, что плохо слышал то, что она пыталась ему втолковать. Выходит, та давняя депрессия не прошла для Калерии бесследно… А ведь ему уходить в автономное плавание. Как оставить жену в таком состоянии?
Вошел доктор Кураев, пригласил Кирилла к себе в кабинет. Дробышев двинулся следом за ним, пытаясь преодолеть чувство неприязни, что возникло после того памятного случая. Кирилл обвинял во всем начальника Калерии, ибо твердо знал — от командира зависит если не все, то почти все.
Потащить женщину в шторм на судно делать операцию!
Не мог он ни простить, ни оправдать Кураева. И поэтому смотрел на доктора хмуро, если не сказать недоверчиво.
— Что с моей женой? — сухо спросил он.
Кураев выглядел бодрым и довольным. Это еще больше раздражало.
— С вашей женой все в порядке, товарищ капитан. Все в поря-адке…
— Что значит в порядке? — закипал Кирилл, наблюдая за врачом. — Как может быть в порядке, если я вижу, что не в порядке! Она бредит!
— В чем это выражается? — живо отреагировал Кураев.
