— Сэр Элиас Ашмол создает порядочную библиотеку, однако он разбрасывается и одержим алхимией. Мне пришлось заняться более фундаментальными вопросами. — Уилкинс слабым движением руки указал на дверь, через которую только что вышел Болструд. — Я верю, что двоичные арифметические машины будут очень важны. Ольденбург тоже преисполнен самого горячего интереса.
— Сочту за честь продолжить ваш труд, сударь.
— У меня нет времени на вежливые слова. Уотерхауз!
— Милорд? — только и смог выдавить Даниель. Дрейк был его родителем, Уилкинс — повелителем, наставником и духовным отцом.
— Отныне на вас ложится обязанность всё это осуществить.
— Что осуществить, милорд?
Однако Уилкинс то ли умер, то ли заснул.
* * *
Они прошли через тёмную кухоньку и далее через лабиринт подворотен и проулков, где на них обращали внимание главным образом петухи и собаки. Преследуемые лаем и кукареканьем мистер Уотерхауз и доктор Лейбниц оказались в квартале театров и кофеен. Сгодилась бы любая из этих кофеен, однако они были почти на Квин-стрит, ещё одной улице, которую перестраивал Гук. Даниель ощущал себя блохой под Великим Микроскопом. Гук, словно хорда, стянул собой чуть ли не половину космоса: Даниелю казалось, будто он прыгает из укрытия в укрытие, хоть ему и нечего скрывать. Лейбниц держался бодро и был явно не прочь прогуляться по городу, поэтому Даниель снова повёл его к реке. Он пытался понять, что за обязанность возложил на него Уилкинс, и потому плохо развлекал гостя. Примерно через четверть часа до него дошло, что у Лейбница могут быть соображения на сей счёт.
— Вы сказали, что хотели бы продолжить труды Уилкинса. Какие именно? Полёт на Луну или?..
— Философский язык, — произнёс Лейбниц, словно другого ответа и быть не может.
Он знал, что Даниель участвовал в проекте, и воспринял вопрос как знак, что тот не очень этим гордится (что было верно). Теперь у Даниеля закралось подозрение: может быть, философский язык обладает какими-то достоинствами, которые он по тупости не разглядел?
— Что ещё с ним делать? — спросил Даниель. — Вы хотите предложить какие-то усовершенствования? Дополнения? Перевести работу на немецкий?.. Вы качаете головой, доктор, — так что же?
— Я учился на законника. Не пугайтесь так, мистер Уотерхауз, в Германии это вполне уважаемая профессия. Помните, что у нас нет Королевского общества. Получив степень доктора юриспруденции, я поступил на службу к архиепископу Майнцскому, и тот поручил мне привести в порядок законодательство. Это настоящая Вавилонская башня — смешение римского, германского и местного права. Я решил, что нет смысла подлатывать его на скорую руку; надо свести всё к неким основным концепциям и начать с первопринципов.
— Я понимаю, как философский язык поможет разобрать всё до основания, — проговорил Даниель, — но чтобы отстроить здание заново, вам потребуется нечто иное…
— Логика, — сказал Лейбниц.
— У высших приматов, составляющих Королевское общество, логика не в чести.
— Потому что они ассоциируют её со схоластами, мучившими их в университете, — терпеливо произнёс Лейбниц. — Я о другом! Под логикой я разумею евклидову логику.
— Начать с неких аксиом и объединить их по определённым правилам…
— Да… и выстроить систему законов, столь же доказуемую и непротиворечивую, как теория конических сечений.
— Однако вы недавно перебрались в Париж, если я не ошибаюсь?
Лейбниц кивнул.
— Часть того же проекта. По очевидным причинам мне следовало усовершенствоваться в математике, а где это делать, как не в Париже? — Он нахмурился. — Вообще-то была и другая причина — архиепископ отправил меня с некоторыми предложениями к Людовику XIV.
— Так вы не в первый раз соединяете натурфилософию с дипломатией?
— И, боюсь, не в последний.
— Что же за предложения вы изложили королю?
— Вообще-то я добрался только до Кольбера. А предложение было такое: чем воевать с
— Христианского мира.
— Да. — Лейбниц вздохнул.
— Мысль… э… дерзкая, — проговорил Даниель, тоже становясь дипломатом.
— К тому времени, как я прибыл в Париж и добился аудиенции у Кольбера, Людовик уже вторгся в пределы Голландии и Германии.
— А замысел хорош.
— Быть может, его воскресит какой-нибудь грядущий французский монарх, — пожал плечами Лейбниц. — Для голландцев последствия были ужасны, для меня — благотворны. Я мог, не отцеживая более
— Я уже отчаялся с ними тягаться, — вздохнул Даниель, — и теперь лишь плетусь у них в хвосте.
Они прошли весь Стренд и сели в кофейне, выходящей окнами на юг. Даниель развернул арифметическую машину к свету и осмотрел колесики.
— Простите, доктор, это
— Пожалуй, вам стоит вернуться и спросить Уилкинса.
— Упрёк принят.
Они пригубили кофе.
— Епископ Честерский был в определённой степени прав, говоря, что её мог бы построить Гук, — сказал Даниель. — Несколько лет назад он беззаветно служил Королевскому обществу и тогда
— Если бы я объяснил мистеру Гуку важность этой машины, уверен, он бы за неё взялся.
— Вы не знаете Гука, — возразил Даниель. — Из-за того, что вы немец и у вас обширные связи за границей, Гук решит, что вы принадлежите к клике ГРУБЕНДОЛЯ, которая в его воображении столь непомерно велика, что французское вторжение в Египет — лишь малейшая из её задач.
— ГРУБЕНДОЛЬ? — переспросил Лейбниц и, раньше чем Даниель успел объяснить, продолжал: — А, ясно, анаграмма фамилии «Ольденбург».
Даниель стиснул зубы, вспомнив, сколько времени потребовалось ему, чтобы разрешить эту головоломку.
— Гук убеждён, что Ольденбург крадёт его изобретения — пересылает за границу в шифрованных письмах. Что хуже, он видел, как вы сошли с лодки и получили письмо от небезызвестного голландца. Он захочет знать, в какие континентальные интриги вы замешаны.
— Я не скрываю, что мой покровитель — архиепископ Майнцский, — запротестовал Лейбниц.
— Мне казалось, вы назвали себя лютеранином.
— Я и есть лютеранин. Одна из целей архиепископа — примирить две церкви.
— Здесь бы мы сказали: более чем две, — напомнил Даниель.
— Гук религиозен?
