самый смачный кусок мяса, посолил и на кончике ножа в знак примирения протянул вождю. Вождь взял кусок, попробовал и расплылся в невозможной улыбке. Но мой нож ему еще больше понравился. Ладно, думаю, отдам, у меня запасной есть. Он так и впился в рукоятку двумя руками и сказал:
— Ешечит бзон усыгуса твенти!
Кибертолмач мне перевел: «О, великий воин, разлука с которым непереносима, красота которого неописуема, сила которого неодолима, а живот благоухает, который ногой может переломить хребет большого санрака, а криком через ноздрю сокрушить любого зверя и сразить неведомо как летучего рымла…»
Вот это да, подумал я, вот это язык. Всего четыре слова, а сколько смысла! И какого смысла!
Видимо, язык действительно емкий, ибо толмач просто изошел комплиментами: «О, превосходный, о, владелец большого мешка с добром, не считая круглой пустотелой палки, которая делает „Бум“ и извергает огонь с дымом!»
— Снопа! — закончил вождь, а толмач после секундной заминки перевел: «Дай пострелять!»
— Скиса хи! — ни с того ни с сего ответил я.
— Мазел са кропи!
Вождь потемнел лицом. Я погладил воротник: «Как ты ему перевел?» Толмач ответил: «Сейчас разуюсь». «Им это непонятно, они обувь не носят». «У меня глаз нету, я ориентировался на тональность беседы. А если так ставишь вопрос, то ищи синонимы сам. А еще лучше, говори по-человечески, это ваше арго трудно переводится. Тоже мне — бибинела токата». «А что это значит?» «По-нимзиянски у, морда». «Ну, спасибо. А чего ж ты плел про хребет Большого Санрака, когда это горный кряж на экваторе Нимзы, и про через ноздрю?»
Кибертолмач замолк. Известно, эти автоматы создавались для дипломатических переговоров, отсюда и некоторая цветистость в выражениях. До сих пор нам это не мешало. И я решил терпеть.
— Ладно, скажи им спокойной ночи и что я собираюсь спать у костра.
Кибер перевел — и вождь заплакал, и остальные пригорюнились.
— Ешечит бзон, — сквозь слезы высказал вождь. — Са зелих кропи.
Толмач сказал: они говорят — нехорошо смеяться над чужими бедами, здесь спокойных ночей не бывает, а снаружи, несмотря на костер, меня съедят.
Я, вроде, их ничем не оскорбил, но кто знает эти инопланетные обычаи, хочешь, как лучше… Я молча надувал матрац, аборигены молча дивились. Нуи снова позвала меня осматривать пещеру, но в ней уже постепенно скрывались нимзияне, унося с собой высушенные за день на солнце, колом стоящие шкуры.
Я улегся, и надо мной мерцали незнакомые звезды, складываясь в незнакомые созвездия. Я нашел наш орбитальный спутник связи и, успокоенный, заснул. Надо сказать, я как лег, так и встал, свежий и бодрый. Я вообще сплю, как младенец, ибо ежели совесть чиста, то и сон крепок.
Утром, не успел глаза продрать, святая троица, лежу, а вокруг сидят, как в тот раз, когда я сбежал. На меня глядят. У женщин слезы текут, с чего бы это? Мужики смотрят завистливыми глазами. Вождь совсем скуксился — и нож его не утешает. Сажусь к костру, вокруг тишина, мне лучшие куски подкладывают и глядят, как я ем. Неприятно. Пошел бычка навестить, уже сидит, глазами хлопает, задвигался, руку мне облизал…
И удивляюсь я, что ночью меня никто не тронул, ведь вокруг хищники кишмя кишели, и костер в середине ночи погас. Тут подошла Нуи и повлекла меня осматривать пещеру. Там она выразила надежду, что я и впредь буду спать снаружи.
Я вызвал лагерь, рассказал обо всем, навьючил на себя рюкзак и дальше пошел, я передумал оставаться здесь. Вокруг, как в зоопарке, только без клеток, и пасутся, и дерутся, и друг друга едят. Разнообразие жизни поразительное. Как и должно быть на планете, где враг всего живого человек не пришел к власти. Иду я, снимки делаю, звуки записываю, минералы собираю, пробы вод беру. К полудню устал, прилег, а рядом карчикалой уже сидит, скалится. Махнул я рукой, черт с тобой, сиди, не станешь же ты меня сонного кусать! Но тут меня как ударило: а где, думаю, бычок, а может, он бычка уже съел? Пробежал я по окрестностям, всякую живность распугал, нет бычка. И останков нет. Тут я врезал карчикалою в переносицу, говорю:
— Бибинела токата, мазел цукен!
А толмач из-под воротника орет: «Мир вам!»
Дал я ему по сусалам, только руку отбил, а он еще успел мне кулак лизнуть. Я притих. А что, чем виноват карчикалой, он, может, с детства бычками питается и съедает целиком, с кисточкой от хвоста. Не в один присест, конечно. За что же ему морду бить?
В кустах, вижу, уже угнездились женщины и дети. Выследили. Возникла из ничего Нуи и поволокла меня осматривать пещеру.
А потом я опять надел рюкзак и все равно пошел дальше. За мной трусил карчикалой, а в пределах видимости, не далеко, не близко короткими перебежками двигались женщины с детьми и без. Чертовщина какая-то. Живность разбегалась передо мной, а гигантские ящеры делали вид, что не замечают нас.
День прошел бездарно, а к ночи карчикалой завалил зазевавшееся жвачное, я разделал его, разжег костер, подождал, пока догорит, и на углях стал жарить мясо. Поев, я отошел в сторону и лег. Смотрю, на запах придвинулись женщины и неведомо откуда взявшиеся мужики, расселись у костра и бойко доели барана. Даже на завтрак ничего не оставили. Это у них привычка такая, съедать все сегодня, а завтра если бог даст день, то даст и пищу. Я разбирал собранное за день, потом наговаривал по рации впечатления, может, думаю, вы в лагере лучше меня разберетесь, может, и другие разведчики в таком же положении, что и я, и за ними ходят всем племенем девы, дети и волосатые кривоногие мужчины. Нуи пыталась угнать меня осматривать пещеру, но я отговорился, что пещеры поблизости нет, что уже темнеет, а я темноты боюсь.
Я заснул прямо на траве, и сон был мощностью в два сурка. Проснулся оттого, что кто-то мне в ухо дышит. Слава богу, бычок, целый, невредимый. Обнял я его на радостях, руку дал, пусть всласть налижется. А вокруг снова сидели женщины, глядели, как бычок мне слюнявит ладонь, и, показалось, завидовали ему. Такие вот дела. Только спасенная Нуи отвернувшись сидела и скорбела, что не пришлось с меня шкуру спустить. А может, по другому поводу, кто их, дев, разберет…
Я чувствовал, что пора собираться в лагерь, коллекция подобралась славная, я все уложил горкой, поставил защиту и маячок. И отклонив попытку Нуи уволочь меня осматривать пещеру, поплелся в лагерь, а за мной женская половина племени. Ничего себе, эскорт. Я, бычок и свита из визжащих детишек и сомлевших дев. Немыслимое дело.
И я свернул в сторону от нашего лагеря. Выбрал бугорок повыше и сел. Может, залетный птеродактиль съест, хоть кому-то польза будет, сопротивляться не стану. Решил впредь мяса не жарить, костра не разжигать, может, отстанут? Бычок пасся поблизости, а потом куда-то ушел. Женщины развязали узлы и расселись вокруг, глядя на меня.
На поляну вышел карчикалой, неся перед собой барана. А может, не барана, но что-то рогатое и в кудрях по всему телу. Без видимых усилий он взошел ко мне на вершину, положил барана у моих ног и уставился на меня взглядом, полным надежды. Поняв, чего ему хочется, я протянул ладонь, которую он с жадностью облизал. Н-да! И вся недолга, расплатился за услугу. Аборигены на карчикалоя глядели с опаской, но барана отнесли в сторону и принялись разделывать.
Мне все стало безразличным. Я отвернулся. Они думали, что я сам с собой разговариваю, когда я стал советоваться с капитаном.
— Смотри сам, — сказал капитан. — Конечно, тащить за собой эту ораву… гм, гм…
— А как бы вы на моем месте поступили?
— Ну, прежде всего, я не стал бы осматривать все пещеры подряд. Другие разведчики нормально работают, никто за ними стадом не ходит. Хотя, возле меня тоже карчикалой мелькает. Но чтобы женщины, и в таком количестве… Мы себя в руках держать умеем.
— Капитан! — возопил я. — Тогда я остаюсь, я должен разобраться, в чем тут дело. Я не в пещерах сплю, снаружи!
— Снаружи? Ладно, разбирайся. Может, твой опыт совместной жизни с нимзиянами будет, э… наиболее информативным.
