отбросил ее в сторону, все снова погрузилось во мрак. «Удивительно ли, – подумал он, – что люди когда-то поклонялись огню, раз одна маленькая спичка может рассеивать ночные ужасы». Прошло немного времени, и он услыхал новый звук. Он снова схватился за коробку, зажег спичку и с ужасом увидал, что Дужа сползла с кровати, и белое тонкое тело извивалось на циновке.
– Дужа! – хрипло крикнул он, бросился к ней, нагнулся, обхватил руками извивавшееся тело.
И в ту же минуту услыхал стук захлопнувшейся внизу двери.
Дужа корчилась у него в руках. Откуда взялись у нее силы? Она била его головой, и какие-то шипящие звуки вырывались у нее из горла. Он инстинктивно старался отвести голову. Но вдруг почувствовал, что ее зубы впились ему в горло. Сделав последнее усилие, он добрался до кровати и положил на нее свою ношу. В это время раздался крик Дужи, дикий животный крик, несколько раз подряд. Джованни не выпускал ее из рук, но в новом приступе судорог она вырвалась от него. И с уст ее вдруг сорвался новый, непохожий на предыдущие, испуганный, но человеческий вопль.
В это мгновение дверь распахнулась, комната осветилась. Он отошел, шатаясь, от кровати.
В дверях стояла Фатима с лампой в руке. Позади нее…
– Как, это вы, Си-Измаил? Я не знал…
Он сделал несколько шагов навстречу, но силы изменили ему, рыдание перехватило горло, и он опустился на пол. Фатима, высоко подняв лампу, подошла к кровати и перевернула на спину лежавшее навзничь нагое тело. Глаза были остановившиеся, на губах выступила пена.
– Поздно! – сказала она, ничем не выдавая с моего горя.
Она осторожно разжала руки, расправила члены и натянула на умершую одеяло.
Си-Измаил нагнулся над потерявшим сознание Джованни и, быстро расстегнув воротничок, обнажил окровавленную ранку на шее.
– Я займусь этим человеком, – коротко сказал он. – Я знаю его. Какие у него были дела с тобой и с ней?
– Дужа – моя племянница. Ее выдали замуж за купца в Гафзу. Она была маленькая и слабенькая. Ей едва исполнилось двенадцать лет. Он жестоко обращался с ней. Сиди стоял как-то лагерем рядом с нами, услыхал ночью ее рыданья и выкупил ее у мужа, который рад был расстаться с ней, потому что она болела. Сначала она немного поправилась, а потом началось… – Голос ее оборвался.
Си-Измаил оторвал полоску от своего тюрбана и перевязал Джованни горло.
– Я увезу его. Рана опасная. Есть у тебя деньги на похороны?
Она покачала головой.
Си-Измаил подал ей кошелек и с Джованни на руках вышел из комнаты.
ГЛАВА XII
Джоконда причесывала волосы перед зеркалом. Мысли ее были заняты домашними делами, между прочим, вопросом о том, какие сделать занавески отцу в кабинет вместо старых, сильно изорвавшихся при стирке. Раздумывая о том, во сколько они обойдутся, если покупать их в универсальном магазине, где на этой неделе объявлена распродажа, она ловко заплетала длинные косы и укладывала их на маленькой, красивой формы голове. Она не принадлежала к числу тех женщин, которые начинают свой день в пеньюаре и причесываются, когда улучат свободную минуту после утреннего завтрака. И вставать она привыкла раньше всех в доме. За один этот час она успевала переделать больше, чем ее соотечественницы за целое утро.
– Синьорина! Синьорина!
Она быстро подошла к дверям.
– Что случилось, Кончетта?
Старуха вошла, сильно взволнованная.
– Тот синьор, что был у нас вчера вечером, он… там, внизу… он болен, умирает… и с ним какой-то араб.
– Где там, внизу? – переспросила Джоконда, ничего не понимая.
– В карете, синьорина.
Девушка накинула шаль и в сопровождении Кончетты спустилась по лестнице. Во внутреннем дворике ее ждал высокий араб.
– Си-Измаил! – воскликнула она, от изумления не находя слов.
– Я привез к вам Сан-Калогеро, – объяснил Си-Измаил по-французски. – Он зашел вчера вечером к укротителю змей, и его укусила змея. Я случайно проезжал мимо и забрал его к себе, чтобы тотчас применить необходимые противоядия. Но рана все еще опасна и требует внимательного ухода. В полусознательном состоянии он несколько раз упоминал имя вашего кузена, и я поэтому решил, что лучше доставить его к вам, чем в больницу. Сам я, к сожалению, на время уезжаю из Туниса, иначе я бы охотно…
– Вы прекрасно сделали, – поспешно сказала Джоконда. – Я распоряжусь, чтобы его отнесли наверх.
Под ее личным наблюдением находившегося и забытьи Джованни отнесли в ее комнату, единственную пригодную для больного в данный момент.
– Я дал знать доктору, – сказал Си-Измаил, когда она вернулась к нему, – он будет здесь через несколько минут. Не тревожьтесь, я дал противоядие. Забытье вызвано лекарством.
Он поклонился и направился к дверям. Джоконда со странным чувством проводила его глазами, потом поднялась наверх к больному.
Некоторое время все в доме были поглощены болезнью Джованни. В первые дни у него бывали приступы сильного бреда, которые сменялись долгими часами полного изнеможения. В разгар болезни Риккардо иногда сменял Джоконду у постели больного.
Наконец рана зажила, и Джованни начал понемногу поправляться. Находясь в блаженном состоянии выздоравливающего, он отгонял от себя мысли о прошлом, как стряхивает с себя просыпающийся мучивший его во сне кошмар. События той ночи казались ему страшным сном, и он сам не мог разобраться, что было в нем правдой и что – обманом чувств. Он не в состоянии был думать о погибшем ребенке – ведь Дужа была, в сущности, ребенком, которого он вырвал из жуткой обстановки и который так скоро погиб от какой-то ужасной, непонятной болезни. Что касается настоящего, – приятным олицетворением его была для Джованни ловкая, с прохладными пальцами девушка, которая подносила ему лекарства, перевязывала шею, меняла цветы на столе у его кровати и ровным голосом говорила с ним о простых и будничных вещах. Охотно любовался он и Аннунциатой, детски миловидной и старательно сдерживавшей свою резвость в комнате больного, охотно беседовал с Риккардо Бастиньяни. Сицио Скарфи, угрюмый и измученный на вид, заходил к нему каждый день, и даже Сальваторе проявлял некоторую заботливость.
Риккардо между тем дважды побывал в таинственной кофейне на Нагорной улице и оба раза безрезультатно. Ответа на свое письмо он от танцовщицы не получил и каждый раз с возрастающим раздражением смотрел на пляску жирных громоздких женщин. Он не нашел никаких следов Мабруки, не получил никакого ответа на расспросы о ней. Также безрезультатной оказалась попытка вручить два письма для нее Али Хабибу, хотя вместе с письмами в руку Али Хабиба всунута была солидная лепта. Возможно, впрочем, что Мабрука не умеет читать, утешал он себя. Он негодовал на то, что она не подавала признаков жизни, хотя знала, где он живет. До сих пор ему, благодаря его молодости и красоте, не приходилось долго добиваться благосклонности женщин. Он не мог уяснить себе цели обмана, жертвой которого он стал, и это обстоятельство сообщало Мабруке, туземной куртизанке, особое очарование. Она превращалась для него в фата-моргану, дразнящую и ускользающую. А дайся она ему в руки – кто знает? – все обаяние, пожалуй, рассеялось бы.
После второго бесплодного визита в кофейню, на следующий день утром его вдруг осенила новая мысль, шум во дворе разбудил его раньше обычного: старая Кончетта через весь двор пронзительно кричала что-то маленькой служанке Мариетте, солнце ослепительно играло на белой стене у него над головой.
