Так что косвенное доказательство (книга, разрезанная Пушкиным именно до стихотворения, написанного 'бернсовой строфой'), на наш взгляд, все-таки больше свидетельствует о знакомстве Пушкина с Бернсом и даже о влиянии (по крайней мере, в смысле формы) Бернса на пушкинскую поэзию. Реально существующий перевод Лермонтова из Бернса является лишь доказательством того, что Лермонтов читал Байрона. Однако и Лермонтов к истории Бернса на русском языке тоже оказался причастен.
В черновой тетради Лермонтова сохранилась зачеркнутая автором строфа. В 1832 году восемнадцатилетний автор записал ее, тогда же и зачеркнул, -впервые опубликовано четверостишие было лишь в 1859 году в 'Отечественных записках'.
В другой тетради набросок повторен, притом конец другой:
Это конец второго восьмистишия (из трех) стихотворения Бернса 'Аt fоnd Кiss, аnd then wе sever', написанного в 1791 году, а в 1813 году проставленного Байроном в качестве эпиграфа к 'Абидосской невесте'. Немногим раньше, в 1830 году, занимаясь английским языком, Лермонтов записал прозой (нельзя сказать 'перевел': по-русски у этого слова другое значение) по меньшей мере четыре отрывка из Байрона (целиком — 'Тьма', начало поэмы 'Беппо' и т. д.). В современных изданиях непременно указывают: в тексте перевода Лермонтов сделал ошибку: английское 'kindlу' он перепутал с немецким 'Кind' (соответственно, 'нежно' — 'дитя'). Для нас, а больше того — для русской поэзии важен сам факт прикосновения Лермонтова к Бернсу. Лермонтов — если верить теории, по которой его фамилия восходит к шотландскому солдату- наемнику Джорджу Лермонту, попавшему в плен в 1613 году, — имел все основания интересоваться Шотландией, которую в первой трети XIX века для читающего мира олицетворял, впрочем, не столько Бернс, сколько Вальтер Скотт, с датой смерти которого (1832) совпадает дата лермонтовского черновика. Кстати, та же строфа в переводе Маршака звучит следующим образом:
Лермонтов отчетливо выглядывает из-за плеча Маршака, и этого факта никуда не денешь.
Но, возвращаясь немного назад, нужно вспомнить. что в 1829 году -вероятно, благодаря тому самому изданию, которое хранится в библиотеке Пушкина, — обратился к Бернсу если не как переводчик в современном понимании этого слова, то как 'пересказчик' слепой поэт Иван Козлов (1779-1840), чей 'Вечерний звон' (по мотивам Томаса Мура) и сейчас остается в золотом фонде русских романсов. Козлов издал брошюру 'Сельский субботний вечер в Шотландии. Вольное подражание Р. Бернсу И. Козлова'. К вольному переложению 'Субботнего вечера' Козлов прибавил почти правильный в формальном отношении перевод стихотворения 'Горной маргаритке, которую я примял своим плугом'. От спенсеровых строф в 'вольном переложении' Козлова не осталось и следа, но 'стандартный Габби', которым написана 'Горная маргаритка', Козлов воспроизвести попробовал, отказавшись лишь от четырехкратной рифмы, заменив ее парой двустиший, — собственно, так со 'стандартным Габби' обходился и М. Михайлов, печатая в 'Современнике' за 1856 год свои переводы из Бернса — самые ранние из сохранивших ценность до наших дней не только историческую, но и поэтическую. Пушкинский 'Габби' воскрес лишь в переводах Николая Бахтина (Н. Новича) (1866— 1940) и Т.Л. Щепкиной-Куперник, а достиг блеска — уж не берусь сказать 'пушкинского'. но немалого — в переводах Маршака. Такую же, если не более сложную эволюцию проделала в русском языке и другая шотландская строфа, та, которой написаны оба 'Праздника Всех Святых', у Фергюссона и у Бернса, но стиховедческое исследование выходит за рамки места, предоставляемого этим предисловием.
Все же когда Бернс стал истинным шотландским поэтом?
До 1780 года Бернс писал, но сохранилось едва ли с десяток стихотворений, среди них — ни одного значительного. Блейк был старше него на два года, Шенье — на три года моложе, Гете — на десять лет старше, Карамзин — на семь лет моложе. Все эти поэты имеют много общего с судьбой Бернса... и ничего общего с его творчеством. Те, кто хоть сколько-то похож на него, отыскиваются далеко от него во времени и в географии: это швед Карл Микаэль Бельман — на девятнадцать лет старше Бернса; это португалец Бокаж — на шесть лет моложе Бернса. Они дышали воздухом одной эпохи — но при этом поэтически были невероятно несхожи. Впрочем, и в России 'единовременные несходства' были огромны. 'Цыганская пляска' (1805) Гаврилы Державина тоже имеет мало общего с басней И.А. Крылова 'Ворона и Лисица', изданной тремя годами позже. Эпоха была разнообразная, и никак не свести ее к одному Наполеону, Веллингтону и т.д. Это лорд Кэстлри жил во времена Байрона — а не наоборот. Что же до шотландских политиков времен Бернса — кто вспомнил бы их имена, если бы не баллады о выборах, созданные Бернсом? II даже при этих балладах имена политиков попадают в мелкий шрифт, в примечания. Кто хочет, пусть эти примечания читает. Что им Гекуба, что они Гекубе — все едино.
И все же: самое раннее из достоверно принадлежащих Бернсу стихотворений датировано 1773 годом, следующее — 1775 годом. Притом все раннее творчество Бернса — на английском языке. В эти годы блеснул одинокой вспышкой единственный прижизненный сборник Роберта Фергюссона (1750 — 1774), написанный не на английском, но на разговорном шотландязыкеском (точней -на эдинбургском диалекте). Спустя несколько лет Бернс, став, по шотландским меркам, человеком довольно зажиточным, отыщет заброшенную могилу Ферпосона и установит на ней памятник — с эпитафией собственного сочинения. Увы, за всю историю Шотландии никогда не складывались ее поэты в некую плеяду. Всю историю собственно шотландской поэзии за последние шесть или семь столетий можно изложить фразами: 'В таком-то веке был такой-то поэт, а в следующем -сперва один поэт, спустя еще полвека — другой'. И очень немногие из этих поэтов писали именно на шотландском наречии, — некогда короли Иаков I и Иаков VI, а через много столетий — Фергюссон и Бернс.
Надо полагать, главным шотландским поэтом для мировой культуры, по крайней мере второго тысячелетия после Рождества Христова, останется Бернс. Он создал свой мир, свою поэтику и свою строфику, даже свой язык, а то, что шел он не с пустого места, а от Фергюсона, лишь удваивает ценность наследия обоих поэтов и делает необходимым во всяком уважающем себя издании произведений Бернса поместить хотя бы небольшую подборку стихотворений Фергюсона, — увы, сохранилось их около трех
