Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!
Бодлер умер в 1867 году, а уже в 1870 году в «Искре» был опубликован первый русский перевод из него – «Каин и Авель» в переложении Д. Минаева. Спустя ровно сто лет, в 1970 году, в единственном относительно полном советском издании «Цветов зла'[0.79], Н.И.Балашов писал, что перевод этот был «выдержан в духе революционной поэзии тех лет», – в некоторой степени слова эти можно отнести едва ли не ко всем переводам из Бодлера, опубликованным в России до 1905 года, после чего Бодлер в значительной мере стал «собственностью» символистов: Вяч. Иванова, Анненского, Брюсова, Бальмонта.
Русскими переводчиками Бодлера в XIX веке были Н.С. Курочкин, С.А. Андреевский, Д.С. Мережковский (тогда еще далеко не символист), а главным образом – П.Я. Якубович (Мельшин). Попыток издать главную книгу Бодлера сколько-нибудь полностью, насколько известно, никто даже не пытался предпринимать: цензура не разрешила бы не только «Литанию Сатане», но и куда более невинные стихи. Якубович был первым русским поэтом, попытавшимся все-таки создать более или менее полные «Цветы зла», он переложил 100 стихотворений, причем, начав работу в 1879 году, он продолжал ее в тюрьме и на каторге (1885 – 1893); однако полное издание его переводов вышло лишь в 1909 году, когда уже увидели свет три других, существенно более полных издания «Цветов зла», – о них ниже. Впрочем, немногие «авторские» попытки переложить всего Бодлера, нужно перечислить сразу же: А.А. Панов, его перевод издан в Санкт- Петербурге в 1907 году, Эллис (Лев Кобылинский), его перевод вышел в Москве в 1908 году с предисловием В. Брюсова; Арсений Альвинг (Смирнов), его перевод увидел свет опять-таки в Санкт-Петербурге в 1908 году; наконец, Адриан Ламбле, чей перевод вышел в свет в Париже в 1929 году, – заметим, что из всех «авторских» переводов этот по сей день остается наиболее полным.
Из «сравнительно недавних» полных переводов (предпринимались они неоднократно людьми различнейших дарований, но работа, как правило, не доводилась до конца) для истории литературы важен перевод В.Г. Шершеневича, выполненный в 1930-е годы, – первая и по сути дела единственная попытка «дать полного советского Бодлера». Есть сведения, что после окончания работы над «Трофеями» Жозе- Мария де Эредиа коллективную попытку перевести «полного Бодлера» намечал предпринять гумилевский «Цех поэтов», но, видимо, работа не была доведена до конца; в разных странах и в разных архивах по сей день продолжают отыскиваться фрагменты этого проекта, причем не все они опубликованы: из примерно полутора десятков переводов Н.С. Гумилева сейчас доступны лишь четыре, известны также работы Михаила Лозинского, Всеволода Рождественского, Георгия Адамовича, Георгия Иванова, О.Глебовой-Судейкиной и т.д. Из людей, не завершивших работу, но, несомненно, стремившихся когда-нибудь издать «личного» полного Бодлера, должен быть упомянут В.В. Левик: его работа над «Цветами зла», начатая в середине 1950-х годов, продолжалась едва ли не до самой смерти переводчика (1982 г.) Он, как и далекий его предшественник Якубович, безгранично любил Бодлера и так же, как он, работы не завершил.
Таким образом, человек, стремящийся создать полные «Цветы зла», обречен бывает перевести и «Альбатроса». Так появились переводы Якубовича, Панова, Эллиса, Альвинга, Ламбле, Шершеневича и Левика – шесть опубликованных и один (Шершеневича) не изданный. Кому принадлежат прочие «Альбатросы»?
Прежде всего нужно назвать выполненный еще в XIX веке перевод Д.С. Мережковского, по времени, может быть, он был сделан даже раньше перевода Якубовича[0.80]. Мережковский поэтическими переводами занимался не часто и без специальной цели, воистину «по капризу любви», – словом, переводил только то, что нравилось; из Бодлера перевел он, насколько известно, только три стихотворения, в их числе «Альбатроса», «программу» Бодлера, следуя старинному русскому высказыванию о поэтическом переводе: «Сие воистину трудно, но сил человеческих не превыше» (М. Ломоносов).
Следующий по времени – перевод О.Н. Чюминой, очень плодовитого мастера: за свою не слишком долгую жизнь (1858-1909) она перевела столько, что ей могли бы позавидовать иные не в меру плодовитые переводчики советских лет. «Альбатрос» опубликован в сборнике Чюминой «Новые стихотворения» (СПб, 1905), и вместе с ним – еще семь стихотворений Бодлера. Вряд ли было у Чюминой намерение создавать полные «Цветы зла»: ее переводы странным образом напоминают сделанные в спешке черновики. В том же «Альбатросе» обычно более чем дисциплинированная поэтесса «не заметила» (?) перекрестной рифмовки, дала строфу двустишиями-александринами, во второй строфе спохватилась – и сочинила строфу с опоясанными рифмами. На третьей строфе все пришло в норму – но отделаться от ощущения, что перед нами черновик, невозможно.
3 сентября 1924 года в берлинской газете «Руль» появился перевод молодого В.В. Набокова (тогда еще В. Сирина). Сказать об этом переводе, что он «никакой» – чересчур слабо. Насколько эффектен и по сей день драгоценен набоковский перевод «Пьяного корабля» – настолько перевод «Пьяного корабля» даже рассматривать печально.
На много лет воспоследовал перерыв. В архивах обнаружено еще несколько разрозненных переводов, представляющих исторический, и то лишь небольшой, интерес. Неизданное живет по своим законам: оно интересно либо художественно, либо исторически, либо никак. Три одиноких, выявленных в РГАЛИ перевода – Вас. Чешихина (Ветринского), Б.В. Бера, Георгия Пиралова – картины никак не меняют. Иначе говоря, можно считать, что по доброй воле к этому стихотворению обратились лишь четыре значительных мастера: П. Якубович, Д.С. Мережковский, Эллис, В. Левик (считать юного Набокова значительным мастером в данном случае нельзя: это – его единственный перевод из Бодлера). Нет ничего удивительного, что эти переводы показались составителям последних лет наиболее интересными, – их читатель легко может найти в изданиях Бодлера 1970 года и в более поздних. Прочие переводы столь же малодоступны, как и малоинтересны. Может быть, это к счастью. Кое-что из них нам придется процитировать, чтобы понять, отчего с альбатросом, с этой величайшей птицей, с одним из знаменитейших стихотворений французской поэзии, в русских переводах приключилось что-то неладное.
3
Вещь не в себе, или же штамп на службе плагиата
Если долго мучиться –
Что-нибудь получится.
Как показывает опыт, «что-нибудь» непременно получится, только это «что-нибудь» может оказаться такого качества, что и предмета для разговора не окажется. В частности, с первой же строки «Альбатроса» переводчик обычно поддается соблазну поставить богатую рифму «матросы-альбатросы». Во французском тексте ее нет, ясное дело, но чего ж мудрить-то? Из всех переводчиков, работавших над Бодлером до 1990-х годов, один лишь Эллис этой рифмой не соблазнился. Уже упоминавшаяся свежая рифма «крылья-усилья» была использована и Мережковским, и Якубовичем; Чюмина, впрочем, ее модифицировала и зарифмовала «бессилья-крылья». Туда же и ту же рифму поставил в своем неизданном переводе Г. Пиралов через тридцать лет после Чюминой (однако в варианте Якубовича и Мережковского); еще спустя тридцать лет, при подготовке первого советского издания Бодлера[0.81], работая над «Альбатросом», В.В. Левик не устоит перед соблазном начнет вторую строфу так: «Грубо кинут на палубу, жертва насилья…» (на рифме, конечно, «дежурный десерт» – «крылья»).
Увы, тут много больше от «лукавого», чем от Бодлера. Перед нами тот путь, который чаще и дальше всего уводит от оригинала (притом в тупик) – путь самозарождающегося штампа. Не хочу быть буквоедом и подсчитывать, сколько раз рифмовалось и у кого «крыла-весла», «судьбе (или «ходьбе»)-себе», «суда-тогда (или «всегда») и т.д. В частности, все восемь первых рифм перевода Левика как нарочно совпадают с рифмами перевода Чюминой, с незначительными отклонениями («насилья» вместо «бессилья» и «тогда» вместо «всегда»). О плагиате речи быть не может, при всей широчайшей образованности Левика вряд ли он помнил затерянный в книге начала века текст перевода Чюминой. Просто к этим рифмам ведет путь наименьшего сопротивления материала. Именно поэтому все выявленные переводы так похожи один на
