кто провел семьдесят лет в рассеянии, и нас, тех, кто как-то выжил в России. Время неумолимо перевернуло страницу – ветер уже не может вернуться на ту планету, на которой мы прежде жили, хотя и неизбежно возвращается на круги своя.
Зато может вернуться на другую планету – на ту, на которой мы живем теперь. Унесенные ветром времени и бедствий русские поэты-эмигранты отдают нам свое заветное наследство.
Ветер все же возвращается – пусть даже вечер сегодня и другой. Вечер двадцатого столетия, его конец.
Хотя нынче мы и живем уже на совсем другой планете.
1991 – 1994
Жизнь, которая мне снилась
(Георгий Иванов)
легенда не ошибается, как ошибаются историки, ибо легенда – это очищенная в горниле времени от всего случайного, просветленная художественно до идеи, возведенная в тип сама действительность.
Георгий Иванов слагал легенды о современниках и стихи.
Современники, в свою очередь, слагали легенды о Георгии Иванове. Например, о том, что он пишет мемуары – насквозь лживые (вариант: на редкость достоверные). О том, что он в поэзии – ничтожный эпигон (вариант: только прочтя стихи Георгия Иванова, можно оценить всю ограниченность дарования Ходасевича и даже Блока). О том, что место его в литературе – на свалке (вариант: на пьедестале). Еще в начале тридцатых годов в ответ на все эти легенды Георгий Иванов задал далеко не риторический вопрос:
Все мы герои и все мы изменники, Всем, одинаково, верим словам. Что ж, дорогие мои современники, Весело вам?
И собственную жизнь, и свою поэзию Георгий Иванов сумел обратить в легенду. По его словам, «дело поэта – создать «кусочек вечности» ценой гибели всего временного – в том числе нередко и ценой собственной гибели». С опозданием на несколько десятилетий ивановский «кусочек вечности» стал достоянием и нашего читателя.
В одной из знаменитых сказок Андерсена разыгралась чудесная буря, которая перевесила вывески. Буря середины восьмидесятых перевесила большинство вывесок в русской литературе XX века. Сменилась вся система ценностей.
26 августа 1958 года на юге Франции скончался поэт Георгий Иванов. Рука литературоведа (В. Орлова), не дрогнув, начертала над ним: «Лощеный сноб и ничтожный эпигон». Это в СССР. А в русском зарубежье? Там говорили:
«Этот жуткий маэстро собирает букеты из весьма ядовитых цветов зла' [0.93]. Один отзыв стоит другого. Но были и ценители. Поэты «парижской ноты» считали Г. Иванова лучшим среди «своих», а «своим»-то он для них как раз не был. А те немногие, кто ценил его в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые годы в СССР, предпочитали молчать, резонно полагая, что за лишние похвалы эмигранту можно и на свою дверь получить «вывеску» (а то и табличку и номер, что случалось, если неуемный ценитель ненароком отстукивал на пишущей машинке стихотворения Г. Иванова в количестве, превышающем один экземпляр). Большинство же «здесь» его просто не знало – разве только по ранним сборникам, порой попадавшимся на прилавках букинистических магазинов по очень доступным ценам. Правда, в годы «оттепели», когда русские книги нет-нет да и проскальзывали в СССР из-за рубежа вполне легальным почтовым путем, проникло в наши края и несколько экземпляров поэтических книг Иванова, изданных в эмиграции. Лет за пятнадцать их «тиражирование» с помощью пишущих машинок ввело позднего Георгия Иванова в самиздатский круг чтения. К середине семидесятых годов отношение к «лощеному снобу» и автору «желтопрессных мемуаров» стало быстро меняться. Близкий автору этих строк писатель, один из лучших русских полов последних десятилетий, в начале семидесятых еще отзывался о Г. Иванове «эстет», «эпигон», а уже спустя пять-шесть лет знал наизусть полсотни его стихотворений и очень часто говорил словами Иванова о собственной судьбе: «Мне говорят – ты выиграл игру…»
Георгий Владимирович Иванов родился 11 ноября (29 октября ст. ст.) 1894 года в Студенках Ковенской губернии. Писать он начал рано: сбереглась изрядная пачка его «первых стихотворений», из которой, к счастью, ни одна строка позднее в печать не попала. Юность поэта прошла в Петербурге, однако Кадетский корпус, из которого он «выбыл» в 1912 году, никакого заметного отпечатка на его поэзию не наложил. Но дебют его в печати даже по тем временам был весьма ранним: в 1910 году в первом номере журнальчика «Все новости литературы, искусства, театра, техники и промышленности» Г. Иванов опубликовал стихотворение «Инок» («Он – инок, он – Божий…»); в том же номере под псевдонимом Юрий Владимиров находим его первую, по всей видимости, литературно-критическую статью-рецензию, где пятнадцатилетний поэт разбирал, ни много ни мало, «Собрание стихов» 3. Гиппиус, «Кипарисовый ларец» И. Анненского и «Стихотворения» М. Волошина.
Поэту шел шестнадцатый год, а среди его знакомых, тем не менее, уже были М Купчин, И. Северянин, Г. Чулков. Известно, что 5 март 1911 года какую-то из своих книг надписал в подарок Иванову Блок[0.94]. О визите Г. Иванова к Блоку 18 ноября 1911 года имеемся запись самого Блока. По меньшей мере десять лет был знаком лично Г. Иванов с поэтом, чье влияние – хотя и в очень неожиданной трансформации – решило в конечном счете его собственную поэтическую судьбу. Круг друзей у очень общительного в те годы юноши был велик. Из отложившегося в его душе осадка – некогда бывшего смерчем знакомств, слухов, личных и чужих впечатлений – как раз и возникло то самое, за что Георгия Иванова многие позже столь яростно невзлюбили: «Петербургские зимы», стихи, да и почти все написанное им до конца жизни. Да, многим то, что он писал, не нравилось. Прежде всего, написанное в 1910-е годы не нравилось ему самому. Он искал себя – и часто делал это на первых порах неудачно.
Для начала он стал печататься где попало, даже в легендарном журнале «Весна» (В. Ходасевич в очерке «Неудачники» утверждал, что издававший этот журнал Н. Шебуев не только не платил гонораров, но заставлял самих авторов платить ему). Печатался Иванов в «Нижегородце», эгофутуристическом – но и ярмарочном – «органе». В «Шиповнике» (журнал тою же Шебуева). В «Gaudemaus'е». В «Ежемесячном иллюстрированном всеобщем журнале литературы, искусства, науки и общественной жизни». В «Ниве». В «Аргусе». В «Сатириконе». В «Рубиконе». И – в акмеистическом «Гиперборее», и – в благородном «Аполлоне». И – в очень дурно пахнущем «Лукоморье». И… да где только не печатался! Лучше бы, честно говоря, половине публикаций «жернов на шею», чем «в свет к читателю». Но и отзывы о творчестве Г. Иванова с самою начала десятых годов и до наших дней в абсолютном своем большинстве не радуют ни глубиной анализа, ни даже остроумием. Иванова или безоглядно бранили– безразлично, с футуристических ли, с вульгарно-социологических ли позиций – или захваливали в его поэзии то, что далеко не всегда составляло ее истинные достоинства. Серьезные статьи о его творчестве и по сей день можно сосчитать по пальцам.
Отзывов на его книги имеется куда больше, чем нужно было бы для анализа самому дотошному исследователю.
Первая книга Г. Иванова «Отплытье на о. Цитеру», вышедшая в последние дни 1911 года[0.95],– т.е. по выходе книги Иванову едва исполнилось семнадцать лет! – была отмечена рецензиями Брюсова, Гумилева, Лозинского. Брюсов писал сдержанно: «Он умеет выдержать стиль, находит иногда изысканные милые стихи, но самостоятельного пока не дал ничего. Как всем молодым поэтам, г. Иванову наиболее удаются описания природы'[0.96] . Значительно глубже и серьезней отнесся к первенцу Иванова Михаил Лозинский в акмеистическом «Гиперборее»: «Небольшой мир, раскрываемый в этой книге, только спутник старшей планеты – поэзии Кузмина. Но своеобразный голос, которым ведется рассказ об этом мире, убеждает нас, что творчество Георгия Иванова сумеет выйти на самостоятельный путь и двигаться по нему уверенно'
