— Как угодно, Лале… Хочешь — придумай себе дверь. Хочешь — нарисуй ее на песке. Это не имеет значения. Все пути открыты тому, кто свободен душою. Ну же, попробуй, — мягко отступает он назад.
Я наклоняюсь к песку, вытягивая ключ из-за ворота. Аккуратно рисую железкой в песке контуры двери — маленькой, в такую надо проходить, сгибаясь в три погибели. Холо садится рядом и чуткими пальцами подправляет рисунок — там добавил ручку, там — завитушку, здесь разбросал песок ладонью — словно тень легла.
— Вот видишь, милая. Это не сложно, — улыбается он. — А теперь просто шагни — и все. Смотри на меня.
Холо вдруг подмигивает мне… и дергает за нарисованную ручку.
Песчаная дверь отворяется. Даже не дверь — люк.
Наставник свешивает ноги с края и прыгает куда-то вниз.
Крышка захлопывается. Я остаюсь одна перед смазанным контуром.
Домой… а ждет ли меня кто-нибудь? Или, подобно Суэло, я оставлю по себе лишь песни и сказки?
— Не будь трусихой Лале, — говорю я себе и толкаю дверь.
Нарисованная створка легко поддается… и я соскальзываю с края. Неловко приземляюсь на ноги в полной темноте, взмахиваю руками, задеваю что-то, с грохотом падающее на пол… и теряю равновесие, чувствительно прикладываясь затылком об стену.
— Кота твоего об стену! — с чувством ругаюсь.
Поднимаюсь на ноги, иду вдоль стены, пока не нащупываю ставни… и распахиваю их настежь.
Скудный свет, исходящий от ночного неба и растущей луны, озаряет мою спальню.
Я дома. Я вернулась.
И я лишь в начале пути…
Глава двадцать четвертая, заключительная, в которой Лале ступает на бесконечный путь
В поместье Опал, куда привела меня песчаная дверь, было сумрачно и тихо. Судя по большим часам, в которых тоненькая струйка воды переливалась из верхней синей половины в нижнюю желтую, уже миновало три часа после полуночи. Через пару оборотов начнет светлеть небо, защебечут в зарослях птахи. С рассветом проснется управляющий и уныло поплетется в свой кабинет в западном крыле. Садовник начнет щелкать ножницами среди кустов сирени и жасмина, обрезая лишние ветви. Пробежится по комнатам, напевая песенку, горничная, сметая пыль со столов и полок. И поместье замрет в безвременье — почти до полудня.
Велик был соблазн остаться здесь, спрятавшись от всего мира. А еще лучше — распахнуть дверь и сбежать далеко-далеко… Туда, где светит иное солнце и даже ветер пахнет по-другому. Может, горными цветами, или морской солью, или холодным снегом — говорят, на севере он всю зиму укрывает поля и леса белым пуховым одеялом.
Но вместо того, чтобы поддаться слабости и замкнуться в уединении, я громко заявила о своем возвращении с Сумеречных путей, затрезвонив в колокольчик. Спустя пол-оборота явился заспанный управляющий. Получив приказ позаботиться о купальне для госпожи, мужчина коротко поклонился и вышел, зевая украдкой в ладонь.
А еще через четверть часа в мои покои робко постучалась его дочь и сказала, что вода уже нагрелась. Я поблагодарила девушку и, сжалившись, отпустила ее досматривать сны. А сама приготовила свежее белье, дорожный наряд и отправилась в купальню приводить себя в порядок. Даже одного- единственного дня безумия хватило, чтобы волосы спутались и потеряли блеск, кожа посерела — то ли от грязи, то ли от переживаний, а под ногтями появилась неопрятная темная полоса.
Фу, противно. Распустилась ты, дорогая Лале, ох, распустилась… Не удивительно, что Мило не торопится прощать такую неряху.
Вода была совершенно прозрачной и бесцветной, совсем не такой, как во дворце. Да и ароматную эссенцию мне пришлось разводить в ней самостоятельно. Выбор оказался невелик: мята, ваниль или корица. Ах, жаль, что великолепная коллекция масел с запахами со всего света осталась в столичных покоях! Поразмыслив, я решила, что лучше всего расслабит мои напряженные нервы сладкий и томный аромат ванили, и щедро плеснула в бассейн из флакона.
Получилось немного приторно, но сейчас мне отчего-то это пришлось по вкусу. Окунувшись с головой в горячую воду, я вынырнула и откинулась на бортик, прислоняя затылок к гладкому камню ступеней. Мысли были удивительно ясными и четкими… и отнюдь не самыми приятными.
Конечно, благоразумием я никогда не отличалась. Но в последние месяцы вела себя… попросту глупо. А уж в минувшее десятидневье…
Самонадеянность в маяке дамы Архив, упрямство в Амиро, Осиновом городе, беспечность в родном дворце… Но, бесспорно, величайшей моей ошибкой было то, что я недооценила Кирима-Шайю.
Его называли лордом — но с чего мне взбрело в голову, что он станет вести себя благородно и не посмеет применить к леди силу своей карты? Ха, ха и еще раз — ха! Он заколдовал меня без малейших угрызений совести… и, уверена, считает, что находился в своем праве.
Кирим — Незнакомец-на-Перекрестке. Седьмые в раскладе не задумываются о порочности собственных желаний. Они просто берут то, что хотят. Таков был Холо — и лорд Багряного Листопада ничем не лучше. Меня сбили с толку тонкие и учтивые манеры Кирима, но это оказался лишь легкий флер западной изысканности над темной и страстной бездной. У Незнакомца, возможно, вовсе не было намерения разрушить мою жизнь или рассудок, но вряд ли бы подобные опасения остановили бы его.
Кирим сказал, что любит меня. Он не мог лгать под действием эликсира… Но кто знает — быть может, под любовью лорд Багряного Листопада подразумевает нечто иное…
«Любовь — желание обладать безраздельно», — говорил законченный эгоист Холо.
«Любовь — это необходимость быть рядом», — считал мой принц, Лило.
«Стремление принадлежать», — словно возражала им Карле.
А уж какими разными словами только не воспевал это чувство поганец… тьфу ты… величайший менестрель из всех, Суэло Аметист!
Что же такое любовь… для меня?
Немного насмешливое и безгранично преданное «госпожа», затаенная властность под показной покорностью, золотая россыпь в черно-фиолетовой глубине, намек на улыбку, нахальный и уверенный взгляд, который становится таким нежным, когда украдкой, пока я не вижу, скользит по моему лицу… и ладонь, на которую можно опереться, и тихий шепот:
«Все будет хорошо, Лале… Я не оставлю вас…»
— Мило… — выдохнула я и зажмурилась, ныряя под воду.
На сей раз задержалась на глубине надолго, пока в груди не закололо, а под веками не заплясали искры.
Я люблю своего ученика. Я хочу быть с ним — прямо сейчас. Но… имею ли на это право?
Еще три дня назад ответом стало бы уверенное «Да!». Но теперь… Сколько раз по моей вине Мило оказывался в шаге от гибели, а то и от участи худшей, нежели смерть! Я слишком долго закрывала глаза на его чувства, а потом — просто играла на них, зная, что он не посмеет меня оттолкнуть. Сама запретила мальчику произносить слова любви, чтобы не чувствовать себя обязанной, придумала глупые отговорки — «признания в глазах», «вовремя протянутая рука»… Не важно, говорил Мило или нет — он любил. А я знала это, все время знала — и принимала его чувства.
А потом — осквернила их, разделив ложе с Киримом. Пусть — околдованная, но это не может быть оправданием. Ведь волшебство карты не порождает новых желаний. Оно лишь усиливает те, что уже есть. А это значит, что даже не встреться Кирим на моем пути, однажды я бы причинила Мило такую же боль.
Моя любовь — это зависимость, жалкая попытка убить свое одиночество. Она разрушает все, к чему прикасается.
