Пришлось расплатиться с извозчиком медным колечком с алым камешком, а на квартиру вернуться пешим ходом. Анисья несколько дней просидела, закрывшись на все замки. Она съела весь продовольственный запас, которого осталось очень немного, потом пила воду. Иона приехал вовремя, потому что глупая девушка наверняка бы сошла с ума в одиночестве.
– Иона Потапыч… – завыла Анисья, кинувшись ему на шею. – Ох, без вас тута худо приключилось… Ой, зазря вы нас покинули…
– Да ты чего, девка, ревмя ревешь? – еще не понимал Иона, какая беда постигла Наташу. – Толком сказывай, что да как. Наташу кликни…
– Нету нашей барышни… – пуще прежнего заголосила Анисья.
– Где Наташа?! – затряс ее в неистовстве Иона, а он был сильный, хоть и немолод. – Отвечай, где Наталья!
Сбивчиво, перемежая рассказ вытьем, Анисья рассказала, что случилось у лавки ростовщика. Серым стал Иона, заметался по комнате взад-вперед, заложив руки назад.
Умом он не был обделен, потому и добился хорошего положения при барыне. Когда Агриппина Юрьевна выходила замуж за отставного капитана лейб-гвардии Измайловского полка, Иона вместе с приданым перешел Гордееву. Обученный грамоте и ведению хозяйственных дел, он остался при жене отставного капитана на положении ее личного камердинера, затем стал управляющим поместьями. Рвение его к ученью еще отец Агриппины Юрьевны поощрял, говоря: без ученья холоп как есть тайный враг, от него вреда больше, нежели пользы. Он и школу открыл для холопских детей. И прав был, грамотные холопы хозяйство с толком ладили, оттого польза была и барам. Да не все к ученью стремились, говоря: коль уродился таковым, большего мне и не надо. А Иона учился с желанием, рано соображение показал, в доверие вошел, а кто ж доверие обманывает?
Отставной капитан Гордеев любил свою жену, всячески ей потакал, сам же леживал на диване с кальяном и слушал песни холопов. Делами занялась Агриппина Юрьевна, ничуть не роняя при том самолюбие мужа, а Иона стал ее преданным помощником. Обладая изворотливым умом, он приумножил Гордеевым состояние, за что и ценила его помещица. Наташа появилась на свет уже после смерти отца, он так и скончался на диване с кальяном в руке. Помещица всегда оберегала ее от внешнего мира, и вот теперь как бы опекуном девушки стал Иона Потапыч…
Узнав, что Наташу подло похитили, Иона стал искать путь, который выведет на ее след. Одно утешало – тайны Наталья не знала, и это, возможно, продлит ее жизнь при условии, что похитители сами ничего не знают о картине. Но если знают, если потому ее и похитили, чтоб забрать картину? Значит, будут выпытывать у Натальи, где она. Вот что худо: Наташа сама распорядилась, где спрятать картину. А Иона к тому же допустил оплошность – оставил в монастыре и веер, несмотря на повеление Агриппины Юрьевны держать картину и веер в разных местах. Решил так: пока Наталья не образумится, пусть уж хранятся эти вещи вместе. А оно вон как выходит! Дурным людям стены монастыря – не препятствие. Но ужаснее всего то, что Агриппина Юрьевна не предвидела такой случай и не дала указаний, как быть. Иона не знал, кого искать, равно как и где. То, что в его отсутствие кто-то ворвался в квартиру и сделал обыск, ясно говорило: искали картину. Ехать назад в Суздаль и перепрятывать картину нельзя, следует сначала найти Наташу.
– Анисья, ты карету запомнила? – подскочил он к девке.
– Коли увижу, так узнаю, Иона Потапыч.
– Герб на ней был? Какой?
– Вот этого не помню. Да разве ж я знала, что Наталью Ивановну умыкнут? Карета та даже не остановилась, эдак тихохонько проехала. А я глядь – нету барышни… Э-э-э…
Анисья снова заревела, на что Иона махнул рукой:
– Ступай, дура.
Старик горестно качал головой. Что ж теперь делать-то? Чуяло его сердце – не надо было Наталью одну оставлять.
Кучер Фомка сидел в углу. Похоже было, что он заснул. Но Фомка не дремал, хоть и устал за длинную дорогу. Фомка тоже думал и наконец подал голос:
– Я тут вот что, Иона Потапыч, надумал… Коль уж так случилось, знать, на то воля божья. Мы таперя ничейные, стало быть, нам господь дорожку проложил…
– Не пойму, что за речи ты ведешь? – замер Иона, пристально вглядываясь в лицо Фомки, которое пряталось в тени.
– А к тому я речь веду, Иона Потапыч, что нам по разным сторонкам разойтись пора. Я вот на Дон сподобился, тама усе равные меж собой, холопов нету. Хошь – айда со мной.
– Вона ты как… – протянул Иона. – А документ? Нынче на всех дорогах документ спрашивают, аль запамятовал? Не покажешь документ, враз догадаются, кто ты есть.
– А мы дороги-то обойдем, – поднялся Фомка, надеясь, что уговорит Иону. – Лесочком прошмыгнем. Эх, волю охота узнать, какая она. А то так и подохнем в неволе.
– Чем же тебе невольно было у Агриппины Юрьевны? Чай, не обижала тебя, не наказывала, не лютовала. Девок-то ты сколь обрюхатил в поместьях? А хоть раз на бревне лежал с голым задом, хоть раз по спине твоей кнут прошелся? Девки выговор получали, что к себе допустили! И всех замуж барыня выдала, ты ведь не желал жениться.
– Барам чем больше душ, тем богаче они, – обозлился Фомка, понимая уже, что Иона не отпустит его с миром. – Ты стар, жил при барском доме, со стола их ел, в одежу ихнюю рядился, тебе то по нраву. А мне пожить охота на воле, хозяином себе быть желаю.
– Не посмеешь уйти, – покачал головой Иона. – Я как доверенное лицо Агриппины Юрьевны и как управляющий ее поместьями имею полное право… А коль уйдешь, тебя искать станут. И найдут, уж поверь. До Дона не дойти тебе.
– Не стращай, – ухмыльнулся Фомка. – Видать, правду про вас с барыней молва идет, мол, ты и она прелюбодеи…
– Не смей поганить своим глупым языком святую женщину! – воскликнул возмущенно Иона.
– Святая? А чего ж ее в тюрьму-то упекли? Барыню – и в тюрьму! Людей порешила и думала, ничего ей не будет? Вона какую погоню за ней снарядили, у самой границы догнали. А как я тебя ножичком, а?
– Попробуй, подлая твоя харя! – сжал кулаки Иона. А Фомка-таки вынул нож. – Думаешь, стар, руку твою не отведу? До сей поры подковы гну и тебе шею сверну с превеликим удовольствием голыми руками. Ну, иди, иди ко мне…
Фомка вдруг осклабился:
– Нет, не стану грех на душу брать. Сам подохнешь без барского куска.
Иона надежду питал, что Фомка не осмелится сбежать – беглых люто наказывали. Но он утром холопа недосчитался, сбежал-таки ирод…
5. Наши дни, ночь
Монтеверио сделал паузу, а Щукин взглянул на часы:
– О! Час ночи. Синьор Монтеверио, вы наверняка устали. Продолжим завтра?
– Вы правы, я действительно утомился, а до конца истории еще далеко, – кивнул тот. – Когда вы завтра придете? Думаю, лучше нам встретиться у меня.
– Как вам будет угодно. У нас завтра обычный рабочий день, освободимся мы в шесть, спустя минут сорок приедем.
– Я буду ждать вас.
Щукин и ребята попрощались, сели в машину.
– Как книжку вслух читали, – зевнул Вадик.
– Любопытно устроен мир, – с улыбкой произнес Гена. – Будто по вертикальной стене несется мотоциклист. Он начинает с одной точки, в эту же точку и возвращается после представления, а ведь проехал много километров. Но по кругу! Два века прошло, и вдруг как из-под земли выплыла картина, вернула нас назад на два века. Что же она прячет?
– Ты не понял? – изумился Вадик, оживившись. – Что мамаша дочке-то своей сказала? Сокровище! Где- то спрятан клад, а в каком месте – знает картина. Ну, еще кто-то про это узнал, поэтому и стырил картину. Ух, как доберется до клада раньше нас… вот будет жалко. А этот Монтеверио нет, чтоб сразу суть нам
