колобок плешивый ушел, а ведь я все слышу. Но раз колобка не убили, значит, он ушел от Ильи, так?
– Сто процентов.
– Непонятно, как это произошло. Мимо меня комар не пролетит.
В этом Архип Лукич не сомневался и поблагодарил бога, что Марта Лукьяновна не досталась ему в соседки. Он встал и протянул ей визитную карточку:
– Если вдруг вспомните что-нибудь, позвоните мне, хорошо?
– Обязательно. Уж будьте покойны, позвоню.
Щукин спускался вниз довольный, все же он получил важные сведения.
– Понимаете, Архип Лукич, – говорил Гена по дороге к Монтеверио, – это обычные работяги, к преступлениям они не предрасположены, на мой взгляд.
– Твои впечатления, Гена, не подошьешь к делу… – сказал Щукин.
– Он впечатлялся, а я проверял алиби, – ухмыльнулся Вадик. – Короче, Архип Лукич, все мужики с работы Ильи имеют алиби, а это уже подшивается к делу. Мужиков немного, мы управились за двое суток.
– Соседка Лады показала, что существует высокий мужчина, – проговорил Щукин, выкручивая руль на повороте. – Думаю, он и пролез в музей вместе с Ильей, выкрал картину, уничтожил сообщника, потом приходил к Ладе. Меня это беспокоит.
– Говорят, преступника тянет на место преступления… – начал Гена.
– Абсолютно точно, – подтвердил Щукин. – Но касается это в основном тех, кто убил впервые. Рецидивисты, если только у них с головой порядок, бегут от места преступления.
– Я бы не пришел туда, где завалил человека, – заявил Гена. – Тем более место закрытое, на третьем этаже, оттуда в случае опасности не спрыгнешь без риска переломать ноги. Второе. Что он у Лады забыл?
– Харакири сделать, – подсказал Вадик, но уже серьезно.
– Глупо, – недоумевал Гена. – Разве не надежнее ее где-нибудь подкараулить?
– Та же история, – вздохнул Щукин. – Илью тоже было выгодно подкараулить или заманить. Ничего не понимаю, логики нет в поступках убийцы.
– А вдруг у него почерк такой: нарушать логику? – предположил Вадик.
– Не мели чепухи! – фыркнул Гена. – Уничтожил сообщника и хочет уничтожить свидетельницу, которая видела его с мужем. Он же не в курсе, что она ни черта не помнит.
– Завтра ее выпустят, я договорился, – сообщил Щукин. – Вы, ребята, попасите Ладу по очереди. Я пока не знаю, где она будет жить. Если в квартире, то придется пожить у нее. Убийца попытается убрать Ладу, она ведь узнать его может в любой момент, а момент не всегда бывает подходящим. Почему же он не смылся с картиной?
– Здрасьте! – аж подпрыгнул на заднем сиденье Вадик. – Только что говорили об этом. Свидетелей ему надо убрать, а потом отрыть клад и кайфовать над золотом.
– Опять ты про свой клад, – отмахнулся Гена.
– Не убеждает твое объяснение, Вадик, – спустил помощника с небес Щукин. – Да и все наши предположения без крепких основ. Опять же логика хромает. Сейчас постараюсь объяснить. Смотрите: примерно в три часа ночи картина была вынесена из стен музея, а хватились ее только в десять утра. В десять! Семь часов было в запасе, за это время далеко можно уехать, особенно на собственной машине…
– У грабителя нет личного транспорта, – был неиссякаем на идеи Вадик.
– Хорошо, допустим, что нет, – согласился Щукин. – За семь часов и пешком через весь город уйдешь. Дошел до ближайшего поселка, а оттуда во все стороны ходят автобусы.
– А сообщник сказал: давай делиться, – опять встрял с идеей Вадик.
– Вот и убивай сообщника, – выставил контрдовод Архип Лукич. – Время ночное, сонное, улицы пустынные, дело сделано. Почему, продумав до мелочей ограбление музея, опытный вор и убийца не определился с Ильей заранее? Почему он убил его несколько дней спустя?
– Мы же не знаем, какие у них были отношения, – вступил в диалог Гена. – Может, все шло отлично, а потом что-то случилось и пришлось на ходу менять планы.
– Может, и так, – неуверенно сказал Щукин. – Меня тревожит Лада. Если мы ее не убережем, считай, проиграли. И оставлять ее в ИВС нельзя даже лишний час, у нее развивается апатия. А пока… на чем там остановился наш итальянец, не помните?
1819 год. Агриппина Юрьевна
Лошадь цокала копытами, помногу раз пересекая одни и те же улицы. Пораскинув умом, Иона посчитал, что карету следует искать не на окраинах, а там, где состоятельные люди живут. Раз увезла Наташу карета, то она появится еще раз, только бы Анисья не подвела. А девка, сидевшая в коляске барыней, то и дело в дрему впадала, Ионе часто приходилось оглядываться и тормошить паршивку крепким словцом. Уж он-то не дремал, замечал и пеших, и ездовых людей, хотя мысль его была далеко…
Каково было услышать Агриппине Юрьевне имя родное? Каково было поверить? Сердце разболелось, зашумело в голове, а про себя она говорила: нет, нет, нет!
– Лошадь эта барина, – через шум в голове доходил до помещицы голос кузнеца. – Сам ее подковывал, то подтвердят три остатние подковы. Да ты, барыня, не тревожься. Кто видал Владимира Ивановича в час, когда Лизавету Петровну скинула ее кобыла? Никто не видал, стало быть, не он был. Опять же – на что ему барыню губить?
– Да, конечно, – отвернулась помещица, заливаясь краской стыда.
А подковка-то в руке Лизы! А лошадь с тремя такими же подковами и одной новенькой куда деть? И кто мог подъехать к Лизаньке, кого она подпустила близко? Не чужой человек, уж точно не чужой. Агриппина Юрьевна прекрасно понимала, что кузнец выгораживал сейчас барина в глазах матери, давая ей понять, что будет держать язык за зубами. Первый удар прошел, наступил черед мыслить трезво, и помещица вынуждена была признать: Владимир приезжал к жене. Возможно, он встретил Лизу случайно в одиночестве и решил воспользоваться моментом. Почему так подумала? Сын никому и никогда не позволял дотрагиваться до верховых лошадей. Детей своих так не любят, как он любит лошадей. И сын не знает, что его лошадь потеряла подкову на месте встречи с женой. Значит… Володька убил Лизу? О, какой чудовищный проступок! Его оправдать ничем нельзя. Агриппина Юрьевна на слабых ногах вышла из конюшни…
Горькими были ее слезы, когда опускали гроб с телом Лизы в могилу. Горько было сознавать, что сын так низко пал, докатившись до убийства жены, которая ничего дурного ему не сделала, ну, разве что стала лишней, ненужной ему. Уж лучше б она развелась с ним. Помещица устремила глаза в хмурое небо, моля у бога прощения за собственный грех, ведь она даже не попыталась поговорить с сыном, а должна была вмешаться, на то есть ее материнское право. В то же время она, представляя, как Лиза падает с лошади, вставшей на дыбы, отказывалась верить, что ее сын подрезал подпруги, затем кольнул лошадь в круп, чтобы та взбесилась. Переводила Агриппина Юрьевна взгляд на сына, всматривалась в родные черты и получала подтверждение, подсказанное сердцем: не мог. Только куда ж деться от подковы? И что делать теперь? Отдать сына властям? Не готова была к такому поступку Агриппина Юрьевна. Когда траурная процессия, отдав дань покойнице, вереницей потянулась к усадьбе, помещица упала на колени и разрыдалась:
– Прости, Лиза, прости…
Но кто способен простить? Почти физически ощущая мятущуюся душу несчастной Лизы, помещица долго рыдала над холмом, пока Иона, стоявший немного поодаль, не сказал:
– Слезами горю не поможешь.
Очнулась Агриппина Юрьевна, поднялась с коленей:
– Прикажи подать экипаж, домой едем.
– С Владимиром Ивановичем не простишься?
– Не хочу его видеть.
Однако, думал Иона, не мешало бы поговорить с ним, поставить в известность, что подлость его обнаружена, иначе дорожка от одной подлости протянется к другой, а там и к третьей. Человека держит страх возмездия, а убежав от него, не познав страха перед наказанием, он с легкостью идет на следующую
