– Об этом я и задумался… Есть одна шальная идея. Если мы, скажем, доживем до рассвета…
Туманов замолк и окунулся в какой-то странный анабиоз, заключающийся в унылом созерцании сигаретной пачки. Тягостно текли минуты.
Потом он встрепенулся:
– Тебе есть где дожить до рассвета?
Лева, чуть помедлив, кивнул:
– Придумаем.
– Прекрасно, – Туманов не совсем уверенно поднялся на ноги. – Зайди ко мне в контору часиков в девять. Надеюсь, прилюдно на тебя не покусятся?
Когда он добрался до дома на улице Котовского, сумерки совсем сгустились. Он постоял под старым тополем, наблюдая за обстановкой. На первый взгляд – ничего необычного. У бойлерной, на разбитой лавочке обосновалось жалкое существо в бомжевом прикиде – сидело и подремывало. Старик из крайнего подъезда выгуливал палевого дога. Какой-то коротышка, подсвечивая фонариком, ковырялся в моторе маломощного «ЛуАза». А с торца здания неслась приглушенная брань – выясняли отношения сопляки-малолетки. Не отдаляясь от тополей, Губский пересек двор, обошел «ЛуАЗ» – шоферу было не до него – и направился к нужной двери.
И уже не видел, к сожалению, как после его исчезновения зашевелилось жалкое существо в лохмотьях. Покряхтывая, поднялось, подтянуло мотню и, кутая в хламиду изъеденные цыпками руки, заковыляло в соседний двор, где имелся единственный на округу автомат…
Когда она открыла дверь, он был улыбчив, излучал обаяние и отдавал честь обеими руками. Вот они мы – активные, жизнерадостные… Но она поняла, что с ним происходит, едва прикоснулась к нему. От его улыбки и объятий исходила нервозность. Однако Ануш не расстроилась, она знала, что в состоянии успокоить свою любовь. Или она не мастерица?
Они, обнявшись, стояли на пороге. Текли минуты.
– У меня две новости, – прошептал Губский, отстраняясь от ее волос, чтобы посмотреть в глаза. – Одна хорошая, другая так себе.
– Давай с хорошей…
– Я остаюсь до утра.
– А плохая?
– Тебе всю ночь придется внимать моему храпу.
– Я потерплю…
– Тогда в бой?
– В бой… – она улыбнулась, притянула к нему мордашку и крепко зажмурилась от удовольствия. Никогда еще перед ней так остро не стояла эта сладчайшая штука – предвкушение целой ночи…
В два часа в их комнате погас ночник. А через десять минут шевельнулось в замке… Начались метастазы. Вздрогнула «собачка» – скрипнула и медленно отползла в сторону. За ней вторая – ниже. Дверь стала отворяться – бесшумно, тягуче… Толстый силуэт, стоящий на пороге, уступил место второму – высокому и поджарому. Человек вошел в прихожую. Толстяк, протиснувшись следом, аккуратно заперся.
Темнота царила кромешная. И какой-то звук раздавался неподалеку… Глухой скрип – словно кто-то намеренно мялся ногами по расшатанным половицам.
– Смотри, – толстяк тронул напарника за плечо.
– Вижу, – бросил сухопарый. – Пасть закрой…
Справа, из-под неплотно прилегающей двери, брезжила полоска света. Если судить по расположению проема, за ним была ванная. И не только. Сработал сливной бачок. Прошло несколько секунд, и дверь открылась, явив обнаженную фигурку. По всей видимости, поначалу женщина собиралась обмотаться полотенцем, но потом передумала (действительно, все свои), держала его в руке. Вытянула руку и повесила на крючок. Худой отступил в тень. Толстый, напротив, с удивительной прытью метнулся в освещенную зону и зажал женщине рот. Второй рукой схватил ее за грудь.
– Ах ты, соседушка…
Жертва задергалась, пытаясь оторвать от себя грязную лапу. Толстяк плотоядно хлюпнул.
– Кончай ее, – раздраженно прошипел худой. И добавил совсем тихо: – Какое чмо…
Толстый промычал согласие. В желтом свете из ванной блеснуло тонкое лезвие, похожее на ланцет. Раздался хрип – полосующий удар рассек горло. Толстяк не дал ей пасть – осторожно, стараясь не шуметь, уложил тело на пол. Напарник тем временем включил свет.
Прихожая представляла собой правильный полукруг. Четыре двери, три из них открыты – ванная, кухня, гостиная. Четвертая – спальня. Закрыта.
Человек поднял ствол и вошел в нее, как к себе домой.
Свет из коридора неплохо освещал помещение. Объект охоты лежал на кровати и мирно спал. По губам плавала улыбка – вполне умиротворенная. Человек поднял пистолет.
В этот момент глаза спящего открылись. Не из тех он был людей, готовых умереть во сне. Он и наяву-то не рвался… Едва ли он мог разглядеть навернутый глушитель. Просто безошибочным нюхом почуял присутствие нечисти и отреагировал. На уровне рефлекса. Дернулся, ринулся из кровати. Успел уйти с линии огня – пуля пробила левое плечо. Взревел от боли. Перевалился на пол и уже не мог подняться, как ни пыжился. Боль терзала. Оставалось только расслабиться – чтобы не так выворачивало плечо. Он расслабился… Как это, право, удивительно – из безоблачного сна, где много моря, солнца, женской ласки, погружаться во мрак невыносимой боли… Он лежал на боку и видел только пол, ноги стоящего человека, а далеко впереди – в прихожей – смолистые волосы Ануш, окруженные каким-то бурым пятном. И оторвавшийся кусок обоев под вешалкой, который он так и не удосужился приклеить (обязательно приклеит на досуге…). И еще чьи-то переминающиеся ноги…
«Почему она там лежит? – подумал он. – Почему я здесь, она там?.. Мы лежали в одной лодке, она улыбалась мне в лицо и обнимала, ластилась, а теперь вот все не так. Нет, это не она там, на полу. Это не Ануш…»
– Извини, Губский, – негромко произнесли над головой, – это не моя идея. Будь ты на крючке у Крокодила, ты бы меня понял.
«У тебя проблема, парень», – мелькнуло в угасающем сознании.
– Пещерник, подожди… – прохрипел он. – Ведь мы с тобой… Ведь это я тебя привел в ментуру…
– Извини, приятель, – повторил убийца. – Ты меня породил, я тебя и убью… Так надо, поверь.
– Спекся, козел, – радостно сообщил из прихожей смутно знакомый голос. Впрочем, почему смутно? Вполне определенно и отчетливо. И пузо, по которому он бил, как по резиновой груше, было самое настоящее. Такое жирное, волосатое… Дай ему волю и сил, дай ему минуту отсрочки, он бы и сейчас ему таких пенделей навешал… Соседушек, блин…
Он вознамерился приподняться. Но не успел. Вторая пуля пробила лобную кость, оставив ценные мысли недодуманными, а важные дела – недоделанными…
Туманов П.И.
Две ночи ему снился этот сон… В люксе – духота, воняет дешевой косметикой и старческим перегаром. На столике среди пустых коньячных бутылок и ссохшихся бутербродов – вороненый ствол «макарова». Ну как же, Особый отдел ЦК, карающий меч нации – шлюх, наверное, стволом пугал, когда больше оказалось нечем. Торгаш при Брежневе, кооператор при Горбачеве, в девяностых – неудачливый бизнесмен, быстро понявший, что все его глупости – результат происков. Лез во власть ради удовольствий и мести: всех, с кем раньше не поладил, включал в списки «расследуемых», а потом «особо интересовался». А дивчинам не заплатил, корками размахивал – они охотно на него наябедничали… Открыли своим ключом, вошли – как два демона за одной душой. Холодной водой с остатками салата – в морду – на! С добрым утром, дядя! Морда кривится, лепечет чего-то, Туманов бросает на столик бумажку – палач в колпаке и с топориком, а под топориком надпись «Наше дело правое», гадайте, чекисты. Бежан стреляет, из дырки в поросшей седым волосом груди, похожей на вскрытый нарыв, толчками выплескивается кровь, еще выстрел – в лоб. Все, время пошло, коридоры, двери, где этот гребаный пожарный выход… Мог бы и сам провернуть, Борис Андреевич, какого ж дьявола ты меня с собой поволок? Тебе как с гуся вода, а мне – проблемы… Оксанку повяжут и самого заметут…
