отдых – отлежаться. Кто бы мог подумать, что «Бастион» станет копать? По месяцам была отслежена жизнь Ситникова в последние два года, и результат превзошел самые смелые ожидания. Да, действительно, прошлой весной фигурант ездил лечиться на Алтай. Большие Чили, санаторий «Янтарный». Да, брал путевку на восемь дней. Да, без семьи (почти по Мало). Домик на отшибе, горы, природа-матушка… «Бастион» копнул еще глубже. Подняли документацию, опросили персонал. Да, в самом деле, был такой горе-курортник. Со своим козырным интересом. Две ночи шастал по предгорьям, днем отсыпался, на третью за ним прилетел вертолет и унес в бескрайние просторы. Иначе говоря, прибыли друзья и увезли на охоту. За кабаргой. Через четыре дня вернули. Ну в точности таким, каким забирали: улыбающимся и слегка загадочным. Правда, ни ружья, ни кабарги… Последние двое суток Никита Вольдемарович опять бродил по горам, кушал водочку, ненавязчиво флиртовал с крашеной блондинкой, обитающей в соседнем домике, а когда вышел срок, собрал манатки и подался до дому. Надо думать, подлечившимся.
Его подстрелили солнечным утром, за десять дней до выборов – когда в приподнятом настроении фигурант выходил из подъезда собственного дома. Снайпер свалил Ситникова прямым попаданием в висок. Разумеется, стрелявшего не нашли. Никиту Вольдемаровича зачем-то повезли в больницу, но там растерянным охранникам популярно объяснили – от смерти не лечим, давайте, ребята, в морг.
Попутно прогремели еще несколько выстрелов. Одного деятеля сбили с трибуны, куда он влез по какому-то торжественному случаю. Другого – со стремянки, разворотив при этом полстены (цель достойно оправдала калибр). Третий спикировал с балкона, разгрохав собственную «Ауди». Четвертый уснул на собрании и не проснулся. Эффектно, но не эффективно. Поздно. Отстрелять всех выпускников базы у «Бастиона» не было ни сил, ни времени. Да и народ повел себя как-то некрасиво – возмутился и стал митинговать. Он у нас на Руси всегда выступает на стороне обиженных.
Словом, праздник подошел к концу. Дворники сняли флаги.
Но жизнь текла своим чередом. Я окончательно перебралась в свою старую квартирку «компактного проживания» на Путевой. Ни убийц в масках, ни адских машин там под дверью не оказалось. Антошка домучивал первую четверть четвертого класса, Ветров куда-то сгинул (куратор намекал на важный перевод в район Кубани, вместе с семейством). Я по этому поводу почти не горевала. Любовь там больше не жила, всем известно. К ноябрьским праздникам вставила вторую дверь, обзавелась газовым пугачом с устрашающим барабаном. Днем пропадала на работе, вечерами общалась с ребенком. По ночам царапала рассказики, плакала. Не жизнь, а какой-то День сурка. Командировки в «горячие точки» стали сходить на нет и под Рождество совсем прекратились. Изредка в моем доме объявлялся брызжущий радостью Туманов, привозил новые шрамы. В такие дни я не плакала. Я обретала товарный вид и становилась моложе, я цвела и лучилась счастьем. Кому вредит немного счастья? Мы запирались в спальне, часами напролет занимались любовью (Туманов называл это дело тактическими учениями), а Антошка, ворча, отирался под дверью и бухтел, что когда-нибудь он тоже вырастет и покажет всем кузькину мать.
О себе Туманов практически не распространялся. Лишь однажды по секрету поведал, что теперь его не берут пули, поэтому я совершенно напрасно беспокоюсь. На вопрос о делах раздраженно отмахивался – дескать, по-старому, хромаем, кашляем. О месте нынешней дислокации отзывался туманно: недалеко от Сочи (а кто бы с ним спорил? – любая точка на Кавказе недалеко от Сочи, даже Чечня). Он уезжал на месяц-другой, опять появлялся, сияя улыбкой, проводил со мной неделю, клялся в вечной любви и отбывал в свои «Сочи». А я гадала, обливаясь слезами, увижу ли его еще когда-нибудь…
В политической жизни страны меж тем происходили перемены. «Старая гвардия», не выполнившая ни одного из своих обещаний, катастрофически теряла очки, отходила в тень. На поверхность выплывали новые силы. Они не были ни левыми, ни правыми, не призывали делать жизнь с Запада, но и не кричали о «происках жидов». Они предлагали нормальную патриотическую программу: сильная армия, сильная промышленность, единый для всех закон; не настаивали на православии как единственно верной религии; не собирались вести борьбу с преступным элементом путем поголовного уничтожения последнего. Среди них не было бесноватых (по образу классического либерал-демократа), не было упертых (вроде небезызвестных «трудовиков»), это были нормальные, спокойные люди. Порой даже чересчур. Принадлежа к разным, нередко безнадежно периферийным партиям, они не испытывали нужды в деньгах, играючи делали карьеру, хотя ни президент, ни премьер с кабинетом за их спинами не просматривались. Они воровали, как и все в этой стране, но не попадались (разоблачительные публикации в прессе либо пресекались на корню, либо убедительно опровергались). Они не имели отношения к одиозным олигархам, не запятнали себя компроматом. И хотя большинство из них было малоизвестно широкой политизированной публике, производили они впечатление серьезных людей, способных постоять за Отечество.
На очередных выборах они пришли к власти. Загадочная у нас страна.
Фиаско полное. «Как вы яхту назовете, так она и поплывет», – подметил мультяшный Врунгель. Отныне «яхта» называлась Национал-патриотический фронт – всерьез и надолго победившая партия непонятно какого класса…
Но сначала было слово. Формально независимый президент – парень бойкий на язык и с державно- суверенным прищуром – на поверку оказался своим в доску. Именно он зачитывал приветственное слово делегатам II съезда НПФ (первый прошел еще до выборов – никем не замеченный), клятвенно обязуясь продолжать дело реформ, обеспечить жизненный уровень, навести порядок и при всем при том придерживаться каких-то традиций. Он же открыл через месяц третий, чрезвычайный съезд, выступив с еще более жесткими, а главное, конкретными декларациями. Основной упор делался на проблему Северного Кавказа. Через неделю Дума провалила очередное утверждение правительства и была успешно распущена. Дату новых выборов президент объявить «забыл». А впоследствии – и «не вспомнил».
Замолчали газеты (сообразили). На юг и запад нескончаемой вереницей потянулись воинские эшелоны. Спецназы, СОБРы, гэ-нэ-эры Минобороны, МВД, ФСБ и т. д. и т. п. свелись под единое командование и получили название Частей Особого Назначения. И ударной мерой в свете новой борьбы с преступностью стало появление на улицах патрулей…
Самый лицемерный на тот момент указ – «Об участии населения в деле охраны порядка» – заработал молниеносно. Отребье «патриотических» обществ, «молодые рабочие», драчуны из секций единоборств – с нарукавными повязками – запрудили улицы. Но они не охраняли покой граждан. Они издевались, насиловали, без причин избивали. Их ликвидируют силами более дисциплинированных бригад охраны порядка лишь через полгода. Многих уничтожат на месте, остальных отправят кого в лагеря, кого на войну. Самых «блатных» переведут в БОПы, на самых задиристых спустят батальон «ниндзя» – молчаливых парней на черных джипах, которые никогда не повторяют дважды. Но поздно, убивать станут сплошь и рядом. Страну охватит шквал криминала, евреи потянутся на малую родину, на остальных наденут ошейники. Введут жидко-колбасные пайки, нормы, статьи о «колосках», развернут систему концлагерей, одних посадят, других запугают. Третьих поставят их сторожить. Накорябают указ «О кадровой политике МВД», и из милиции повылетают все лица неславянской национальности. Проведут указ «О компьютеризации» – под предлогом влияния электроники на физическое и психическое здоровье изымут компьютеры у тех, «кому не положено», доступ на работе ограничат, а на Интернет вообще наложат лапу (вся страна превратится в сайт-клуб самоубийц). Сотовая связь станет доступной единицам. Откроют курсы охраны порядка, КОПы, куда полезет всякая шелупонь – фашисты, полуфашисты, футбольные фанаты. Выйдет указ «О реформе судебной системы» – до предела упростят судебную процедуру, приговоры будут штамповать поточным методом, а срок отбывки в СИЗО станет практически нулевым. И многое другое будет в этой стране…
Только нас в ней уже не будет.
14 октября в своем рабочем кабинете в ЦИОМ «Новое время» застрелился Аркадий Иванович. Я вошла и плакала, как дура, у него на плече. Позабыла, что я баба, и должна шарахаться от всяческих покойников… Никто не осудил Аркадия Ивановича.
Сутками позже гарнизонный Дом офицеров, где проходило совещание представителей «Бастиона», подвергся массированной атаке. Целая свора джипов блокировала здание. Парни в черной полувоенной униформе (и когда успели нашить?) без вопросов ринулись на штурм. Парадная охрана послушно вздела лапки, чем и сохранила себе жизни. Офицеры выпрыгивали из окон, падали, подкошенные автоматными очередями… Некоторые предпочли сдаваться, но почетной капитуляции не выходило – людей с отличительными знаками комсостава Российской армии швыряли на пол и до полусмерти избивали. «Долой
