Радищево, напоминал Туманова лишь отчасти. Нет, он пока не опустился до забулдыги – по крайней мере, дорогая кожаная куртка была порвана не везде и в отдельных местах еще производила впечатление. Но лицо почернело, глаза ввалились, а воспоминания о вечерах на хуторе близ Кучары и последующих событиях и вовсе наложили самый удручающий отпечаток на его облик. Прошедшую ночь он провел в овраге, укрытый мокрой листвой. Это тоже не добавило ему привлекательности. Было холодно, больно и очень тоскливо. Он терпел. Стараясь не думать о никотине и жирной куриной ноге, вышел на дорогу и принялся голосовать. Места безлюдные. Большак петлял, как горная тропа. Густые ельники отступали от дороги, образуя у обочин извилисто-лохматые опушки. Можно было посветиться. Добежать до леса и упасть – три секунды… Он прикинул – шел на юго-запад, на Турово. Если где и сбился, то градуса на два– три, не больше. Вроде так – он обученный. Хотя все бывает. Сорок километров за сутки – с количеством пройденного расстояния погрешность безбожно вырастает, а ориентировщик из него сегодня…
Желтая «копейка» с прогнившими крыльями протарахтела мимо, не остановилась. Следом проехал «КамАЗ», крытый тентом. Надпись, намалеванная белым на брезенте, плотоядно вещала: «Экипажу требуется стюардесса». Видимо, в глазах экипажа голосующий никак не соответствовал образу королевы небес: проезжая мимо, «КамАЗ» выстрелил из выхлопной трубы и уделал Туманова едкой гарью. Потом прошли три порожних «ЗИЛа» с истрепанными «световозвращайками» – должно быть, на поля, где еще не истек сезон картошки. Он не стал голосовать. А когда показался грязно-рыжий «комби», зажал меж пальцев сторублевку нового образца – с Иваном-первопечатником на аверсе – и выставил ее, как Ленин кепку.
Денег в стране остро не хватало. Вернее, их хватало, но не всем. Глубинка о существовании дензнаков изредка подозревала, но от этого ей легче не делалось.
– Браток, до Турово подбросишь?
Водитель с конопатыми щеками курил трубку-носогрейку. По салону густо плавал горький дым самосада. Снисходительно кивнул:
– Падай, мужик.
Туманов влез в салон. Вогнутая дверь практически не закрывалась. В щель между краем обшивки и полом неплохо просматривался убегающий из-под колес подорожник.
– Да не мучь ты ее, – бросил шофер. – Не откроется. А откроется – не выпадешь. Держись крепче.
– Далеко до Турово? – поинтересовался Туманов.
– Верст двенадцать.
Изрядно. Положительно, какой-то леший дернул его этой ночью за пятку.
– Потрепали тебя, мужик, – шофер искоса глянул на попутчика. – Далеко нарвался?
– А-а, под Столешино, – Туманов манерно выругался. – Отлить встал, а эта шваль полезла из кустов, по башке настучала, насилу оклемался… Ладно, не убили. Джип угнали, сволочи… Деньги, правда, не нашли – дураки потому что…
– Хреновенько, – посочувствовал шофер. – А путь куда держал? В Турово?
– Не-е, в Калачинск. Братки у меня там, заждались. Я сам из Кемерово, вот ехал по делам, в натуре…
– А кто тебя положил, помнишь? Каратели?
Туманов задумался.
– Не-е, не каратели. Бородатые какие-то фраера, с карабинами. На хрена я карателям? Я че, партизан?
– На хрена, на хрена… Видишь горелки? – конопатый кивнул за окно.
В стороне от обочины проплывало пепелище – обгорелые останки деревеньки дворов на двенадцать. Обугленные каркасы зарастали крапивой. Голые дымоходы над печами уныло пялились в небо – будто памятники былым зверствам.
– Весной спецназ спалил из огнеметов… Человек тридцать тут жило. Понаехали ночью, обложили и давай поджигать. Кто выбегал, пинками гнали обратно. Все сгорели. Тоже, поди, кричали: «На хрена, на хрена…»
– Не одобряешь? – Туманов криво улыбнулся.
Конопатый каким-то судорожным махом сжал руль.
– Да не трясись, – успокоил его Туманов. – Мне по барабану, чего тут у вас. Я в Калачинск еду.
– Да знаешь, – пробормотал конопатый, – мы в вопросах политики не того… Несведующие. Чего нам в газетах и по ящику скажут, тому и верим. А как не верить? Государство все же. Сказывали, будто в деревеньке партизаны жили… ну, грабители, которые с недобитыми… эта… блудократами и взяточниками якшались.
– Ага, – Туманов понятливо кивнул. – У самой дороги партизаны жили. Работники ножа и топора. В лесу им страшно.
Шофер не ответил.
– Закурить-то дашь?
– Бери, в бардачке, – парень указал направление костлявым пальцем. – Там кисет и газеты. Сами садим, сами потребляем, уж не обессудь.
Следующие пару верст ехали в молчании. Туманов хрустел прессой, изображая нечто вроде узкого кулька для семечек. Конопатый хихикнул:
– Далек ты от народа, мужик. Не так оно делается.
– Нормально, – Туманов царапнул спичкой. Затянулся. Горький дым отечества комом понесся в легкие, продирая, как наждаком, стенки трахеи.
Какая-то юркая «Ока» обогнала их дребезжащий рыдван. Вильнула задницей, удержала равновесие и покатила дальше. «I am jeep, but small» – самонадеянно утверждали латинские буковки на заднем стекле. В смысле, что я тоже джип, только маленький. Не перевелись на Руси любители пошутить. Определенная их часть (как когда-то при усатом) уже сидела. Загудеть можно было не только за анекдот, но и за любое необдуманное слово. А потом обдумывать его – вплоть до пятнадцати лет. А можно было наоборот – громко и во всеуслышание обложить все руководство страны заодно с генеральной линией и не сесть. Тоже дело случая.
– Сам-то ты из каких будешь? – откашляв горлодер, спросил Туманов.
– Да Алеха я, Митрохин, – с простодушием, типичным для дальних окраин, откликнулся конопатый. – Церкву в Столешине сторожу. А попутно гастрономию за углом. Две ночи тама, третью дома.
– И деньги платят?
– А как же, – шоферюга хвастливо задрал нос. – Рябчиков шестьсот имею. По совокупности. Наш отче Антипий дядька щедрый. Он и дьяков своих подкармливает, и бабок столетних… вос…с…помоществляет. Вон, давеча Кулиничну Грекасову снесли на погост, так батюшка и телегу устроил, и на пропой родным выдал – рубчиков по тридцать, во как…
– Подожди. А тебе проку-то от твоих шестисот? Бензин съедает, почитай, тысячу, – грубо прикинул расход Туманов. – Или выкручиваешься?
– А мы бензин на деньги не меняем, мужик. Мы его на матерьял, на самогон… – шофер машинально кивнул затылком на заднее сиденье. Туманов обернулся. Под фланелевым тряпьем лежали керамические плитки, перевязанные бечевой. Под керамикой – покрытые лаком бруски.
Алеха, видать, пожалел о своем многословии. Что поделать, поделиться хотел. Хочется ведь (хоть и колется). Кончики ушей заметно порозовели.
– Эге, – смекнул Туманов. – Старый кактус Антипий не иначе свои чертоги расширяет. Молоток ты, Алеха. Тащи с работы каждый гвоздь. Ты здесь хозяин, а не гость.
– А я че, от жира лопаюсь? – вспылил шофер. – У меня вона – два короеда в избе с открытыми пещерами, мне их кормить надо, понял? Я не идиот, мужик.
– И не богослов, – хмыкнул Туманов. – Это я точно тебе говорю, как старый специалист. Ладно, не дерись. Крути баранку.
– Не пойму я тебя, мужик, – после паузы водила опять раскрыл рот. – To ты под блатнягу косишь, то под шибко идейного, то под делового. Тебе по балде не сильно дали, нет?
Туманов улыбнулся:
– Сильно. Весь мир на раскоряку встал, Алеха. Угонят у тебя крутую тачку – сам поймешь.
– Да типун тебе на язык, болтун… – шоферюга суетно осенил впалую грудь щепотью.
