все окрестности стоянки озарены оранжевым сиянием – это огонь, светлый и радостный, превратился в ослепительный прожектор.
«Килограмма два в тротиловом эквиваленте», – машинально прикинул он. Не слабо. И вдруг все понял. Вот тебе и Нагатинская набережная. Вот тебе и волна сто семь и семь… Ты сам инициировал свою кончину, дурачок. Ты не должен стоять у киоска и жрать водку. Ты должен нестись по Москве, закусив удила, и в момент, удобный твоим товарищам, взлететь на воздух. Никакой режим, даже тот, что считает себя насквозь гуманистическим и прогрессивным, никогда не оставляет в живых свидетелей, а тем паче СОБСТВЕННЫХ преступлений. Ты прекрасно это знаешь, ты, лапоть, лыком шитый, – так чего же ты раскатал губищу? Воспылал верой в порядочность людей и тайных организаций?
– Ексель-моксель… – ахнул парнишка за решеткой.
– Это меня взорвали, – тыча пальцем себе в грудь, не без гордости сообщил Туманов. – Учись, студент, как обретать друзей.
Оконце захлопнулось. Свет в киоске погас. Где-то далеко, затухая, раздавались крики: убегала веселая «семейка». Пламя пожарища постепенно стало спадать. Обозначился остов микроавтобуса, обугленные члены джипа.
«Взорвали тебя, дружище, взорвали… – стучало в мозгу. – Ты умер, умер… Нет, в принципе ты жив (и уже в состоянии отличать климакс от тампакса), но об этом заинтересованные лица пока не в курсе. Огонь сжирает все. Но когда узнают, ты должен быть далеко. Очень далеко… В подкладке десять тысяч рублей, триста «зеленых», пистолет с полной обоймой, документы на имя Налимова. Беги, приятель… И перестань, в конце концов, так напрягаться. Напряжометр сломаешь, расслабься. Ты птица Феникс, воспаряющая из пепла, какого же хрена ты тут нагнетаешь?..»
Еще не представляя своих дальнейших действий, он обогнул киоски и по незарастающей народной тропе бросился в темень…
Боль, разочарование, страх гнали его из Москвы. В седьмом часу утра водитель старенькой «Хонды», следующей в Люберцы, соблазнившись крупной банкнотой, взял его с собой. Рассвет набухал с бешеной силой. В районе Даниловского кладбища им навстречу проследовала танковая колонна, за ней прогремели грузовики с солдатами, а за Южным Измайлово машину остановил встревоженный патруль. Потрясая удостоверением, Туманов выпрыгнул из машины. «Да вы посмотрите, что делается, олухи! – разорался он. – Разуйте глаза! В столице мятеж, бардак, а вы стоите и в задницах ковыряете!.. Я – майор Федеральной службы безопасности, еду в штаб Кантемировской дивизии, и вы не имеете права меня не пускать! Это измена, бараны!.. – Туповатые чоновцы были не на шутку растеряны. Занимайте оборону, кретины! – орал Туманов. – И не пускать в город ни одной гражданской машины!.. А мне дорогу! Живо! – Патруль опустил автоматы, а Туманов, красный от бешенства, влез в салон и истерично рыкнул на покрывающегося трупными пятнами водителя: – Вперед, скотина!..»
За Люберцами он пересел в груженный магнезитом «КамАЗ». Гривастый шофер, уже слегка ошарашенный, вертел ручку настройки приемника.
– Че творится-то, а, приятель?
– А че творится? – делая лицо ящиком, зевал Туманов.
– Да ты послушай, че в столице деется…
– …Радио «Надежда»… В эфире радио «Надежда»… – твердил сквозь треск помех бодрый мужской голос. – Отныне и навеки на волне 200 килогерц в метровом диапазоне… Граждане соотечественники!.. Ненавистный режим, принесший нашему народу неисчислимые беды и страдания, пал! Клика НПФ низложена!.. Власть в стране переходит к Объединенной Директории, считающей своим гражданским долгом объявить…
– Мать моя, елы-палы… – бормотал шофер и продирался дальше сквозь эфир.
– На дорогу смотри, – ворчал Туманов.
– …Московское время десять часов. В эфире «Маяк»… Кучка негодяев, изгнанных из армии и МВД за коррупцию и недостойное поведение, сегодня ночью предприняла попытку свергнуть законно избранную власть… Мелкие очаги сопротивления… К Красной площади стягиваются мобильные подразделения Московского гарнизона и Кантемировской дивизии… Частями особого назначения оцеплен центр города и прилегающие к нему районы… с целью не допустить нового прорыва… Весь российский народ в гневе и решимости… Как бешеных собак!.. Подписан указ президента о немедленной поимке и предании суду главарей заговора…
– …Непререкаемым условием – соблюдение прав человека, норм Женевской и Брюссельской конвенций, ликвидация всех партий и организаций экстремистского и крайне правого толка… Разрушение «железного занавеса»… Предание суду руководителей бесчеловечного режима… Миллионы россиян в едином порыве…
– …Соблюдать спокойствие… Правительственные войска и отряды ЧОН вытесняют мятежников на окраины… Долг каждого россиянина – уничтожить либо сообщить в ближайший опорный пункт ЧОН о лицах, подозреваемых в причастности к заговору…
– …Верные идеалам свободы и демократии ветераны МВД, спецназа и Российской армии при поддержке регулярных частей Кантемировской и Тульской десантных дивизий выдвигаются к Кремлю… Данные о взятии гостиницы «Россия» частично подтверждаются… Мы напоминаем: вы слушаете радио «Надежда». Отныне и навеки на волне…
В полутысяче верст от Москвы, в придорожном поселке у реки с чудным именем Пьяна он заночевал в «Доме колхозника» – в компании тараканов, сквозняков и нелепых мыслей. Полночи не шел к нему сон. Годы и люди метались перед глазами, словно стаи перепуганных птиц. Лева Губский, Дроботун, родимая ментура… Сборы, лагеря, учебные центры… Жизнь без права на выбор… Война, опять война… Горящий взвод солдат, попавший под перекрестный удар огнеметов «Шмель»… Уничтожение взбесившимся спецназом деревеньки под Домбаем… Оторванные головы, ревущие дети… Сытые рожи новейших партфункционеров и их прихлебателей… Победные марши, реляции, осанны, панегирики, здравицы… Единый военный лагерь под православным крестом… Таинственный Бежан, криминальный Кравцов… Милая девочка Оксана Волина, которая любила его пуще жизни, да так и не вышла замуж… Смерть Анюты, пуля в голове, тоска зеленая… Динка… Одна, которую он любил и продолжает это делать, чей образ его преследует пять лет и будет преследовать до могилы, потому что впечатался в душу, как чертова гербовая печать, и тянет из него все соки и жилы… Тоска вгрызалась в череп. Он вскакивал, метался по комнате, скрипя половицами, потом сидел на кровати, сжав виски ладонями. Куда идти? Изгой, человек без имени, без дома, преданный друзьями и сметенный взрывом… Никому не нужный… Он порывался покончить с собой, пару раз снимал предохранитель, оттягивал затвор, но потом его что-то останавливало. Он выбивал патрон из патронника, запихивал его в обойму и опять начинал носиться по комнате, давя тараканов. Тоска, жестокая, невыносимая тоска выворачивала его наизнанку, и он просто не представлял, что ему с ней делать…
Забылся он под утро. В одиннадцать поднялся, где-то помылся, почистил зубы, чего-то съел и побрел на дорогу. Опять пятьсот верст на перекладных в глубь России. Опять ночлежка, стояние у обочины… Как он запомнил это место под Ижевском? Легко, наверное: деревушка с неплохим названием Заснежино, от знака (диагональ на белом) каких-то метров триста и трехствольная береза, метущая откос… Он кинул водителю «шестьдесят шестого» денежку, поблагодарил и вышел из машины. Накрапывал дождик. Он спустился под «трехстволку», уставший, как черт, грязный, голодный, побрел по колдобистой двухколейке мимо горючих ив, мимо черных непересыхающих луж. Размахнулся и далеко в кусты зашвырнул пистолет. Подошел к плетню, закурил. Было время подумать. Подумал. Докурил до фильтра, затоптал окурок в грязь и пошел дальше.
Она вышла на крыльцо, все в том же стареньком плаще – видимо, почувствовала приближение к дому интересных флюидов. Не веря своему счастью, провела рукой по его торчащей щетине, потрогала одежду. А он еще раз убедился, что у нее бесконечно красивые глаза, которые не испортило ни лихое время, ни сельское хозяйство.
– Это ты? – прошептала она.
Он пытался улыбнуться.
– Боюсь, что я. Примешь бомжа?
– Приму. – Женские губы задрожали. Она обняла его. Так и простояла очень долго, с наслаждением
