котором ела самые тяжелые кушанья и жадно пила крепкие вина. Если покашливание переходило в упорный, изнурительный кашель, Генриетта устраивала ночную увеселительную прогулку выбирая для этого холодную, сырую ночь и появляясь при этом в самом легком наряде. А если герцог Филипп, скандализованный достаточно нескромным поведением своей супруги, устраивал, ей бурную сцену ревности, то вслед за этим она еще более скандально подчеркивала полную разнузданность своих чувств.
Но всем было видно, до какой степени герцогиня была равнодушна к тем, кого она удостаивала своим вниманием. Гиш был первым, кто помог ей хоть несколько забыться после измены Людовика. Вард оказал ей немало услуг, да и с ним Генриетта тоже пережила краткую страничку поверхностной страсти. Но, когда на жизнь Луизы де Лавальер было произведено новое неудачное покушение и король, не обнаружив виновников, засадил Варда в Бастилию, а Гиша выслал в Голландию, – Генриетта отнеслась к этому так, как будто никогда и ничто не связывало ее жизни с жизнью обоих молодых людей.
Однако, если бурная, праздная жизнь не давала герцогине Орлеанской ни малейшего удовлетворения, одно помогало ей хоть несколько мириться с душевной пустотой. Это была политика, которой теперь усиленно занялась Генриетта.
Мы уже знаем, что герцогиня с детства проявляла недюжинные дипломатические способности и талант в области политической интриги. Дипломатические хлопоты всегда были ее страстью, а теперь политика оставалась последней нитью, связывавшей молодую женщину с королем. Любовь Людовика она не могла вернуть, но общность интересов и политических планов духовно объединяла их и обеспечивала Генриетте признательность и дружбу короля. И вот она энергично взялась за окончательное упрочение соглашения между Францией и Англией.
После долгих хлопот ей удалось наконец завершить свою работу договором, заключенным ею в Дувре летом 1670 года. Пользуясь своим влиянием на брата Карла, она добилась от Англии существенных уступок и гарантий. В конце июня Генриетта вернулась в Сен-Клу, где в то время жил двор, полная восторга от своей удачи.
И опять начался ряд бесконечных празднеств, в которых герцогиня принимала живейшее участие. Все чаще ее посещали приступы острого и мучительного недомогания, но Генриетта продолжала отмахиваться от советов врачей и просьб друзей.
Двадцать девятого июня, разгоряченная прогулкой в жаркий день, Генриетта приняла для освежения холодную ванну. Через час у нее поднялись ужасные внутренние боли. Гофмейстерина хотела сейчас же позвать лейб-медика герцогини, мсье Эспри, но Генриетта строжайше запретила это и потребовала, чтобы ей дали стакан цикорной воды.
Едва-едва она отпила глотка два из поданного ей стакана, как вдруг ее лицо позеленело, и несчастная женщина принялась корчиться с душу раздиравшими стонами. Страшно было видеть, как корчило, сводило и трепало все ее худенькое, истощенное, но все еще прекрасное тело!
Кинулись за врачами, дали знать герцогу Филиппу и королю. Но боли, несмотря на старания медиков, не прекращались, и Эспри открыто заявил, что считает положение герцогини безнадежным. В ночь на 30 июня 1670 г. вся королевская семья собралась у постели умирающей. В два часа утра Генриетта тихо отошла в вечность.
Молниеносность заболевания и смертельного исхода не могла не породить толков, и весь двор откровенно твердил, что Генриетта была отравлена.
Называли даже имя ее убийцы, припоминали, что в минуты ревнивой злобы герцог Филипп не раз грозил жене страшной карой.
В то время отравления начали принимать характер открытой эпидемии, и яд служил популярным средством избавиться от неудобного человека, будь то аристократ или простой мещанин, сановник или слуга. Но на членов королевской семьи покушений еще не производилось, поэтому не мудрено, что король Людовик пожелал во что бы то ни стало удостовериться, справедливы ли эти упорные слухи об отравлении Генриетты. Кроме того, расследование было необходимо уже во имя политических интересов страны, так как английский король едва ли потерпел бы, чтобы слухи о насильственной смерти его сестры остались непроверенными. В силу всего этого Людовик приказал произвести вскрытие трупа Генриетты.
На вскрытие был приглашен английский посол лорд Монтэгю, которому было предложено назначить во врачебную комиссию любое количество английских врачей по своему выбору. Вскрытие и исследование внутренностей трупа Генриетты было произведено со всей тщательностью, какую допускало тогдашнее состояние медицинской науки, но, как гласил протокол вскрытия, ни малейших следов отравления врачами обнаружено не было, и причиной смерти была объявлена страшная азиатская болезнь – холера.
Однако толки о насильственной смерти Генриетты все же не прекращались. Правда, с внешней стороны все обошлось благополучно, и король Карл ни в чем не изменил добрым отношениям с Францией. Но лорд Монтэгю, по всей видимости, не был вполне убежден!
Если порассудить, так приходится согласиться, что исследование трупа Генриетты не может почитаться бесспорным доказательством. Даже теперь, когда наука достигла в этом отношении грандиозных успехов, не всегда удается установить наличность отравы; что же и говорить про те времена, когда медицина еще обреталась в полном младенчестве и когда химия, без которой немыслимо точное исследование, только еще зарождалась? Таким образом, врачи легко могли ошибиться совершенно добросовестно. А ведь не забудем, что установить факт отравления было бы крайне невыгодно для политики короля Людовика. Достаточно было приступить к вскрытию не сразу, а дать трупу немного разложиться, и тогда уже все концы могли быть похоронены!
Таким образом, истинная причина смерти Генриетты осталась тайной. Но во всяком случае едва ли этой причиной была холера. Достаточно указать, что решительно никто из окружавших герцогиню не заболел этой болезнью – явление, довольно странное при заразительности холеры и полном пренебрежении и неведении санитарных и дезинфекционных мер в те времена!
Как бы там ни было, но внешность была соблюдена. Генриетту похоронили с блеском и помпой. Знаменитый проповедник Боссюэт произнес при отпевании одну из речей, уцелевших для потомства в качестве образца классического церковного красноречия. Пламенная, то скорбно-нежная, то громовержущая речь Боссюэта заставила многих плакать и всех потрясла. Генриетта была бы довольна, если бы могла слышать слова проповедника. Но еще более была бы она довольна, если бы могла из своего последнего земного пристанища услыхать песенку, которую распевали в то время по всему Парижу:
Да, Лавальер «склонялась к своему закату»! Но этого и следовало ожидать. Такова была участь большинства фавориток французского двора, а ведь Луиза лишь до тех пор выделялась из блестящей плеяды королевских возлюбленных всех веков, пока разыгрывала непривычную для нравов двора слащавую пастораль. Но кончились пасторали и все необычное, и в свои права вступило обычное. А обычное значило: недолгая страсть, пресыщение, забвение!
Свыше восьми лет продолжалась любовь короля к тихой и нежной Луизе. В течение этого времени она родила ему четырех детей, из которых выжили только двое: дочь Мария Анна и сын, получивший титул графа де Вермандуа. А к концу этого времени король стал скучать, стал все реже бывать у своей Луизы.
И вдруг наступила развязка!
В то время Франция вела нескончаемые войны. Однажды король, явно томившийся приевшейся ему жизнью среди вечных празднеств, объявил, что уезжает к армии.
Мрачные предчувствия овладели душой Луизы, и со слезами она заявила королю, что эта их разлука, наверное, будет вечной. Людовик смеялся над необоснованными страхами своей подруги, горячо ласкал ее, но Луиза невольно заметила, что разлука с ней не казалась ему уже такой невозможной и тяжелой, как раньше.
Прошло несколько времени. Король слал Луизе письма, полные уверений в любви и страстном томлении по ее ласкам, и Лавальер самой казались детскими ее недавние страхи. И вдруг пришла весть о большой победе, одержанной французскими войсками, и о том, что король намерен вернуться в скором времени обратно.
