неожиданностей — все это не вязалось с тем, что он видел в кино, проходил в институте, читал в романах.
Он перелистывал толстую книгу — «Справочник директора школы», где на пятистах страницах были напечатаны приказы министра просвещения и, как сказано на титульном листе, «другие руководящие материалы». Из этих руководящих материалов Ломов узнал, что буквы в тетрадях должны писаться под углом шестьдесят пять — семьдесят градусов, расстояние от классной доски до первой парты должно быть двести — двести семьдесят пять сантиметров, а в школьных буфетах следует осуществлять контроль за качеством имеющихся продуктов.
Ломов ходил по комнате, садился за стол, читал, думал, а вечер все длился и длился, и дождь все шлепал и шлепал за окном.
Он научил Полю играть в шашки; она сидела против него со слипающимися глазами, зевая во весь рот, и проигрывала одну партию за другой.
— Вы бы хоть думали! — сердился Ломов. — Я же три шашки беру сразу…
В один из таких вечеров Ломову стало вдруг страшно. Он вскочил со стула, накинул сырое пальто, висящее на веревке над плитой, и выбежал на улицу. Тьма стояла непроглядная. Скользя ногами по грязи и придерживаясь рукой за холодные и мокрые стены своего дома, Ломов обошел его и посмотрел в том направлении, где стояли дома учителей.
Часто, как пулемет, затявкала собачонка из-под крыльца Нины Николаевны. Света в ее окнах не было. Подальше, справа, светилось окошко Татьяны Ивановны. Проваливаясь в лужи, он добрел до ее дома, нащупал рукой дверь и постучал. Никто не ответил. Он нажал на щеколду, толкнул дверь. В сенях было темно. Слышно было, как в комнате громко разговаривают. В темноте Ломов с грохотом опрокинул табурет, на котором что-то стояло.
— Кто там? — спросил испуганный голос, и на освещенном пороге показалась Татьяна Ивановна.
— Это я, — сказал Ломов. — Кажется, я тут наделал делов… Извините, пожалуйста…
В комнате за столом пили чай рыжий Лаптев и старушка, его мать. Очевидно, у директора был очень смешной вид, потому что физик рассмеялся.
— Завтра, Таня, приходите обедать к нам: супа вашего уже нету!
Ломов совсем растерялся и забыл ту выдуманную причину — кажется, попросить чернил, — по которой решил зайти в этот дом.
— Вы его не слушайте, — сказала старушка. — Он у меня озорник… Танечка, я налью гостю чаю.
Лицо Татьяны Ивановны было нелюбезное, но у Ломова не хватило силы уйти отсюда. Здесь было светло — лампа, что ли, была больше — и сидели люди, с которыми он мог поговорить.
— А я как раз нынче о вас рассуждал, — сказал физик, когда Ломов сел за стол, — Мама, ты меня не толкай ногой, я ничего лишнего не скажу… Поживете вы у нас, Сергей Петрович, наломаете с божьей помощью дровишек и махнете отсюда… — И, рассердившись, словно это уже случилось, Лаптев добавил: — Только ехали б уж поскорее, голубчик!
— Геннадий, уймись сейчас же! — строго сказала старушка,
Физик посмотрел на мать, улыбнулся и погладил ее по руке.
Ломов не обиделся. Как ни странно, оттого, что Лаптев набросился на него с ходу и сделал это с таким неприкрытым раздражением, Ломов почувствовал вдруг расположение к этому пожилому рыжему физику, который так ласково побаивался своей дряхлой матери.
— Вы убеждены, что я обязательно уеду? — спросил Ломов.
— Мама, ты видишь, он сам!.. — сказал физик.
— И почему наше Грибково такое несчастное! — воскликнула вдруг Татьяна Ивановна.
Рыжий физик поперхнулся чаем и закашлялся. Старушка ударила его маленьким кулачком по спине.
— Потому что черт знает чему и как учат в институте! — сказал он, утирая слезы. — У вас, вероятно, проходили село, увитое гирляндами огней?.. И было б, может, увито, если б проходимцев не присылали! Либо мошенник, либо нюни распускает… О присутствующих не говорят, — резко бросил он Ломову. — Надо полагать, ваши друзья в Ленинграде провожали вас сюда, как героя? Как же, в село поехал! Курская губерния, край непуганых птиц!.. У нас любят вокруг нормального закономерного поступка юноши создавать ореол героизма. Приучили! На меньшее, чем на геройство, у молодого человека и рука не подымется! Мараться, видите ли, неохота. Один — Чапаев, другой — Нахимов, третий — академик Павлов. А не желаете ли, голубчик, быть просто Иваном Ивановичем Ивановым? Ежели Иван Иванович порядочный человек и честный работник, то это немало! Внушили юношеству, что каждый может греметь на всю страну. Он с пеленок и готовит себя к этому грому. А потом головой вниз — кувырк!.. Уезжайте вы отсюда, голубчик. Смотреть на вас в школе тошно, — каким-то жалобным тоном закончил он.
— Мне и самому тошно, — сказал Ломов. — Только я думал, что это со стороны не так заметно.
— Заметно, заметно, — успокоил его Лаптев. — На моей памяти у нас в школе девятый директор, привыкли разбираться.
— И при всех директорах вы громко разговариваете дома за чаем и молчите на педсоветах?
Лаптев дернулся на стуле, словно его толкнули в грудь. Старушка тихо сказала:
— Получил?..
Татьяна Ивановна хмуро посмотрела на Ломова.
— А вам известно, товарищ директор, мнение начальства об учителе Лаптеве? — спросил физик. — Поинтересуйтесь моим личным делом. И ежели что останется неясным, то дополнительный материал соберете у нашего завуча и в Курске у Валерьяна Семеновича Совкова. Вероятно, они расскажут вам, как я не раз порочно выступал на районных и областных конференциях. А мамаша моя ходит в церковь, и я с этим не считаю нужным бороться.
Он наклонился и поцеловал у старушки руку.
Почувствовав, что его присутствие становится тягостным, Ломов встал, поблагодарил за чай и спросил, нет ли у Татьяны Ивановны чернил.
На улице все так же лил дождь.
Иногда бывает так, что хочешь отремонтировать в машине какую-нибудь мелочь и вдруг выясняется, что все главные узлы никуда не годятся.
Ломов еще не освоил всего механизма Грибковской школы, он еще бродил в потемках, замечая только то, обо что стукался лбом.
Ему было больно видеть, как плохо устроена жизнь многих ребят, живущих по шесть дней в неделю без семьи. Не избалованный щедрым детством и сам, он в душе удивлялся, как удается этим детям учиться и с каким желанием они это делают.
Иногда по утрам он стоял у порога школы и смотрел на ребят, взбирающихся со всех сторон по гребням холма. Часто попадались на глаза маленькие фигурки младшеклассников, кое-как укутанных в одежду не по росту. В старой отцовской или материнской обуви, порой без чулок, малыши размахивали драными полевыми сумками, парусиновыми портфельчиками, связками книг и весело кричали еще издалека:
— Здравствуйте, Сергей Петрович!
Быть может, странно, но именно в эти минуты, когда Ломова одолевали грустные мысли, он больше всего радовался, что избрал профессию сельского учителя.
А невеселые мысли приходили потому, что нестерпимо хотелось тотчас же одеть этих ребят, хорошенько умыть, накормить их не картошкой, а чем-нибудь полезным и вкусным, сделать их жизнь такой, какую заслуживают дети.
С завучем отношения портились. Даже когда она к нему не обращалась, он чувствовал на себе ее тяжелый язвительный взгляд. Нина Николаевна считала, что молодой директор запустил учебно- методическую работу и чрезмерно увлекается бытовыми и внешкольными вопросами.
На одном из педсоветов в конце первой четверти завуч резко возразила против воскресного похода старшеклассников в лес за грибами.
— Мы выпускаем не путешественников, Сергей Петрович, и не клубных затейников, а грамотных людей. В старших классах двадцать процентов двоек, а они у вас в хоре поют.
