— Надо сменить воду.
— Сергей Петрович, я только что налила кипяток.
— А я прошу вас сменить воду! — резко повторяет он.
— Хорошо, — звучит спокойный ответ.
Уже две использованные кислородные подушки лежат на табурете. Резиновую трубку третьей, тоже наполовину опустевшей, Кумысников держит у губ оперированной больной. Медсестра заполняет капельницу кровью для переливания.
Наклонившись к лицу больной и увидев ее открытые глаза, Кумысников спрашивает:
— Зина, вы меня слышите? — Голос его беспокоен. Очевидно, он обращается к ней не впервые, но открытые глаза больной лишены смысла.
— У меня все готово, — говорит медсестра. Кумысников пробует ввести иглу в вену, однако, то ли от волнения, то ли от неопытности, инъекция у него не ладится. Лицо его покрывается крупным потом.
За его спиной раздается все тот же тихий, спокойный голос:
— Позвольте, Сергей Петрович. Обычно это поручается мне.
Он обернулся:
— У нее очень тонкие вены, никак не попасть иглой…
Поднявшись, уступил место медсестре. Она быстро и ловко проделывает все, что нужно. Медленно, едва заметно понижается уровень крови в капельнице.
Счет времени уже давно утерян Кумысниковым. Беспокойство и почти отчаяние сменяются порой на его лице внезапно сверкнувшей надеждой — в конце концов, он еще очень молод, Сережа Кумысников. В этом состоянии он совершенно не умеет ждать в бездействии, и поэтому чаще, чем, может быть, нужно, он щупает пульс больной, измеряет ей давление, возится с кислородом.
Была ночь за окнами палаты, затем разгорелся день, и снова разом ожили уличные фонари.
— Я заварила кофе, — говорит медсестра. — Вам следует сейчас же выпить.
Он покорно идет к столику в углу и, не присаживаясь, пьет.
Медсестра подливает глюкозу в капельницу. Кумысников снова приблизился к постели, наклонился:
— Вы слышите меня, Зина?
— Я ввела ей пантопон. Она, вероятно, спит.
Помедлив, он подошел к медсестре, без надобности потрогал шланг.
— Я вам нагрубил вчера… — тихо произносит Сергей.
— Если бы за тридцать лет работы я обращала внимание на все то, что говорят хирурги… Вы еще сравнительно вежливы, Сергей Петрович. Пойдите в ординаторскую и прилягте. Я позову вас в случае необходимости.
Но он снова опускается на стул у постели больной и в сотый раз щупает ее пульс.
Из дверей поликлиники выходит Надя. Она успевает сделать несколько торопливых шагов — ее нагоняет такси с приоткрытой на ходу дверцей. Сперва машина медленно ползет вдоль тротуара, а когда Надя хочет перейти дорогу через переулок, такси сворачивает в этот переулок и преграждает ей путь.
Из машины высунулся Сергей Кумысников. Он взял Надю за руку.
— Садись быстренько, тут нельзя останавливаться… Она села рядом с ним.
Наклонившись к шоферу, Сергей говорит адрес, но шум улицы заглушает его голос.
Сидит молча Надя, рядом с ней молчит Сергей. Посмотрев в окно, она удивленно оборачивается:
— Куда ты меня везешь?
— Куда надо, туда и везу.
Уже по окраинным улицам города мчится такси; выносится на шоссе. Здесь, свернув в сторону, на проселок, машина остановилась. По обе стороны проселка молодой лес.
— Подождать вас? — оборачивается шофер.
— Не надо.
Машина ушла. Сергей с Надей остались на обочине.
— Считай, что я прискакал за тобой на коне, — говорит Сергей, — перекинул через седло и привез сюда. Спасибо, что ты при этом не кричала. Они вошли в лес.
— Куда мы идем? — спрашивает Надя,
— Никуда.
— Я тебя серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю — никуда. Я привез тебя на край света.
Надя остановилась.
— Что с тобой, Сережа?
— Ничего. Я понял наконец, как следует поступать с тобой, а заодно — и с собой.
Они идут.
— Здесь чертовски красиво… Хочешь есть? У меня с собой бутерброды и пиво. Я хотел взять термос с горячим чаем, но он не влезал в карман.
Они идут.
— Позавчера я дежурил у себя в клинике. Ночью доставили девушку с разлитым гнойным перитонитом. Я сделал ей операцию, почти не надеясь на успешный исход. В приемном покое сутки сидел парень, Он сказал мне: доктор, если Зина умрет, я утоплюсь.
— Она жива? — спрашивает Надя.
— Два дня я не уходил из клиники. Кажется, это первый человек, которому я реально спас жизнь… Надя, мне невозможно жить без тебя. Ты молчи. Не отвечай мне. Я третьи сутки на ногах. И не останавливайся, пожалуйста, иначе я упаду — сперва на колени перед тобой, а потом на эти листья — и засну мертвецким сном…
Они продолжают идти.
Кабинет инспектора горздравотдела.
Инспектор Анна Игнатьевна Сырцова — молодая энергичная женщина, не лишенная приятности, — беседует с участковым врачом Надей Лузиной. Они разделены столом. Перед Сырцовой лежат бумаги; по мере необходимости она заглядывает в них.
— Я искренне рада за вас, Надежда Алексеевна. Мы считаем вас очень перспективным специалистом. Характеристика, выданная вам главврачом, в высшей степени похвальная. За два года работы на участке совершенно несомненен ваш творческий рост, И для того, чтобы стимулировать его, горздрав направляет вас на три месяца в клинику Института усовершенствования к профессору Медведеву.
Надя просияла:
— Спасибо!
Сырцовой приятно, что она обрадовала Лузину.
— Попутно я хотела бы воспользоваться нашей встречей… — Сырцова заглядывает в бумаги на столе. — Сколько больничных листов выписано вами на своем участке за последний квартал? — мягко спрашивает она.
— В точности не помню, я не подсчитывала. — На чулке Нади поползла петля; незаметно послюнив палец, она пытается смочить дырочку, чтобы петли не разошлись еще ниже.
— Как же можно, коллега! — укоризненно говорит Сырцова. — Больничный лист — это документ строжайшей отчетности…
Сверившись по бумагам, она продолжает:
— За три последних месяца вами выписано сто тридцать два бюллетеня, общей продолжительностью в пятьсот шестьдесят семь рабочих дней.
Она смотрит на Надю.
— Я давала больничные листы людям, которые по состоянию своего здоровья не могли выйти на работу, — тихо говорит Надя.
— Естественно, — одобрительно кивает Сырцова. — Никто не берет под сомнение вашу врачебную квалификацию. Однако почему-то именно на вашем участке наиболее высокая цифра выданных
