показавшиеся из-под снега, к ним еще не прикасались человеческие руки. Ничего вокруг не цвело, не рождалось, редкие деревья стояли голые и словно червивые от вороньих гнезд.
Где-то сзади в машине дребезжало пустое ведро из-под бензина; Вася терпел-терпел, а потом переставил его наперед, но оно продолжало настырно колотиться, и он стукнул по нему кулаком, чтоб замолчало. Оно и вправду умолкло.
«Жениться бы, — подумал Вася. — Махнуть на юг… И отчего я такой неприкаянный! А женишься, будет такая жена, как у Нилина, что ее весь совхоз ненавидит. Суется во все дела. Удавить такую бабу!..»
Вцепившись в баранку и виляя машиной по располагающейся грязи, Вася, зло улыбаясь, вспомнил, как прошлой осенью жена директора ворвалась в контору и устроила мужу скандал при всех: агроном был, ветврач, зоотехник, бухгалтерия. Леля пришла с рапортом от телятниц. А у директора было лицо — смотреть тошно. И все приговаривал:
— Нюточка, ну что ты?.. Нюточка, успокойся!..
Дал бы я этой Нютке! Чтоб неповадно было дотрагиваться до моего авторитета. Теперь, сидишь в чайной, каждый мозгляк непременно указывает:
— У вас, говорят, директорша начальство по морде хлещет?
Выпив как-то, Вася намекнул директору, что о нем много говорят, а Нилин вздохнул и сказал:
— Со стороны, Василий, не понимают, что такое настоящая любовь.
И глаза у него стали как у больного барана. Надо же!..
Покуда Вася, разбрызгивая и размазывая грязь и ожесточаясь сердцем на жену директора, приближался к районному центру, в Доме приезжих его уже ждали.
В большой комнате с невысоким потолком, уставленной узкими железными кроватями, между которыми стояли солдатские тумбочки сизого цвета, за длинным столом, накрытым жеваной тонкой простынкой, сидел уполномоченный Министерства совхозов. Перед ним стояла глубокая тарелка с окурками.
Большую часть своей жизни Андрей Семенович Марченко проводил в командировках. Он давно уже притерпелся к любым дорожным неудобствам, умел спать и есть в любых условиях, и его большой лоснящийся портфель с ободранными углами таил в своих недрах все то, что необходимо человеку, не рассчитывающему в пути ни на что хорошее. Маленькая резиновая надувная подушка, вафельное полотенце, бритвенный прибор, штопор, порошок дуст, пара белья, носки, дисульфан, роман Коптяевой «Дружба», таблетки от головной боли, шпроты, термос — все это занимало среднюю часть портфеля. В боковых отделениях лежали деловые бумаги, копирка, цветные карандаши, бюллетени и брошюры с различными постановлениями и законами. И когда он раскрывал свой портфель, выражение лица у Андрея Семеновича менялось в зависимости от того, в какое отделение он всовывал свою руку. Оно становилось строгим, если рука шарила в боковом отделении, словно уполномоченный пришел в министерство; залезая же в середину портфеля, Марченко распускал толстые губы, чувствуя себя человеком, вернувшимся после трудового дня к себе домой.
Ожидая машину, Андрей Семенович коротал время, записывая свои дорожные расходы. На столе были разложены квитанции, билеты, гостиничные счета. Марченко сидел в кожаном пальто, в высоких сапогах и в кепке.
— От Москвы до Орла — сто двадцать пять, — бормотал он, — постель туда, постель обратно…
Его попутчик, молоденький корреспондент Володя Корытов, окончивший отделение журналистики этой весной и впервые посланный в глубинный район, уже несколько раз нетерпеливо выбегал на улицу, боясь, что совхозный шофер что-нибудь напутает и не найдет их.
— А вы точно сказали, что Дом приезжих? — спросил Володя.
— Глупейшая история, Владимир Ефимович! — скрипнув стулом, повернул свое грузное тело уполномоченный. — Я выехал из Москвы шестнадцатого в двадцать три пятьдесят. Из-за десяти минут теряются сутки суточных!..
За окном раздался гудок автомашины. Володя выскочил на крыльцо. Долговязый шофер в грязной кепке, надвинутой на уши, стоял около машины и стучал каблуком по заднему колесу.
— Вы из совхоза? — спросил Володя.
— Еле дополз, — ответил шофер.
Стали усаживаться. Володя Корытов перелез через переднее сиденье назад, в темное нутро машины, где валялись в беспорядке какие-то тряпки, цепь, веревки, стояло ведро. Марченко подстелил на сиденье газету и сел рядом с шофером.
«Еще газету подстилает, брезговает!» — со злостью подумал Вася.
Дверца машины со стороны Андрея Семеновича на ходу распахивалась, он пытался несколько раз с силой захлопнуть ее, но ничего не получалось. Вася знал, что стоит задвинуть маленькую задвижку внизу у ступеньки — и все будет в порядке, однако не стал говорить этого, а сказал:
— Рукой надо придерживать.
— А директор, когда ездит, тоже держит? — спросил Марченко.
Вася сделал вид, что не расслышал. Сбычившись, он сидел за баранкой и слушал, как толстый уполномоченный, у которого все лицо было покрыто рыжими веснушками, разговаривает со щупленьким корреспондентом.
Толстяк рассказывал про совхоз в Кромах. Из его рассказа было видно, что он недурно смыслит в сельском хозяйстве, и это почему-то стало Васе обидно.
— Если бы три года подряд мы не заставляли их сеять этот дурацкий кок-сагьгз, — сказал уполномоченный, — совершенно непригодный для Орловщины, то они были бы вдвое богаче…
— А вы ихних поросят видели? — спросил вдруг Вася, поерзав на своем сиденье.
— Видел. А что?
— А то, что у них поголовно пневмония. И с кормами они брешут: вагонами от государства получают. А кукурузу у них в прошлом году поклевали грачи. Десять га…
Он с каким-то сладострастием врал про Кромы, сообщая о них все то, что происходило в его собственном совхозе.
— Шофера у них пьяницы, из чайной не вылазиют…
— Позвольте! — изумился Марченко. — Я пробыл в Кромах неделю. У них прекрасный свинарник, пятнадцать поросят на свиноматку, отличные надои, прошлогодние корма в траншеях…
— Аферисты, — мотнул головой Вася.
— Да что вы, ей-богу, мелете! — рассердился уполномоченный. — Директор получает от Орловского треста премию…
— Конечно, получит, — ухмыльнулся Вася. — У него по осени районное начальство гостит в кладовой: кто — капустки, кто — огурчиков…
Марченко пожал плечами и внимательно посмотрел на шофера.
«Здорово! — подумал Володя Корытов. — Недаром мне сразу показалось, что у этого парня открытое, смелое лицо».
И Володе уже была несимпатична спина уполномоченного, его заросшая, рыжим пухом шея, маленькие толстые уши, похожие на пельмени.
Машина взобралась на пригорок, покряхтела, постреляла и остановилась. Вася вылез, обошел ее вокруг, поднял капот. Копаясь в карбюраторе, он искоса наблюдал за пассажирами. Они тоже вышли из машины. Толстяк спокойно пыхтел длинной папиросой, молоденький корреспондент стоял рядом в своих желтых полуботиночках.
Пошел вдруг дождь. Васе хотелось бы увидеть на их лицах беспокойство или раздражение, ему казалось, что тогда на душе стало бы легче. Он даже приготовил ответную грубую фразу: «А я не нанимался!»
У подножия холма скопилось много талой воды; подрагивая, она стояла рябая от ветра.
— Глубоко здесь? — спросил Володя Корытов.
— Не очень. Неделю назад лошадь утонула, — ответил шофер.
— Веселенькое дело! Как же мы доберемся?
— Хороший шофер везде проедет, — сказал уполномоченный. — В Кромах я плыл на газике, как на
