— Имейте уважение, — попросил Колесников. — Если вы, Алексей Иваныч, думаете, что деньги у меня божьи, с тех годов…
— Да ничего я не думаю. Слушать не хочу…
— Заработал я их своим хребтом. Откладывали с покойницей по сто целковых в получку. Хоть капитал и невелик — десять тысяч, — однако помирать, не зная, в чьи руки попадет, боязно…
— Не волнуйся, государство распорядится, — поднялся Городулин. — Мне домой пора.
— Государство — вещь большая, мне бы чего-нибудь поменьше. — Колесников поднялся вслед за ним. — Если на всех делить, это и по копейке на нос не выйдет…
Они вышли в коридор. У Городулина стучало в висках. Закрывая кабинет, он пошатнулся от головокружения. В полутьме сводчатого коридора Колесников не заметил этого.
— Так как, Алексей Иваныч, возьмете?
— Отвяжись, — поморщился Городулин, привалившись плечом к стене. — Мне самому впору… — Он не договорил. — Проводи-ка меня лучше домой…
Можно было, отдавая ключ дежурному, вызвать машину, но хотелось глотнуть свежего воздуха.
На улице полегчало. На всякий случай взяв Колесникова под руку и стараясь дышать равномерно, поглубже, Городулин ворчал:
— В карты проигрывал мешками — не боялся…
— А я не свои, Алексей Иваныч, проигрывал.
— Уж если так приспичило, завтра пойди к нотариусу, перепиши на детскую колонию в Пушкине… Ей-богу, Колесников, — обрадовался вдруг Городулин, — хорошая мысль! А?..
Они медленно шли по Невскому: мимо яслей, где тридцать лет назад был бильярдный зал, в котором при задержании Ванька Чугун ранил Городулина; мимо сберегательной кассы, где помещался когда-то ресторан «Ша нуар», — сюда любил ходить с проститутками Колесников; мимо Гостиного двора, где в маленьких частных лавчонках торговали живые миллионеры, — Городулин забирал у них из-под половиц, из печных вьюшек, из набалдашников металлических кроватей длинные столбики золотых десяток; мимо «Ювелирторга», в котором Колесников сбывал драгоценности из Углича; мимо Екатерининского садика, где Городулин в перестрелке убил кулака-дезертира; мимо Московского вокзале куда приехал в последний раз из колонии Колесников и с тех пор перестал воровать; они свернули на Лиговку, — здесь в пятой подворотне, в день бомбежки Бадаевских складов Городулин поймал двух ракетчиков. Миновали угол Разъезжей, — сюда, в этот двор, завтра должен приехать к своей сожительнице парень, взломавший склад на Всеволожской, его задержит по приказанию Городулина молодой уполномоченный Агапов, который сегодня, чертов лентяй, не выучил математику…
Когда они дошли до городулинского дома, Алексею Иванычу снова стало плохо.
Он пролежал дней десять. Антонина Гавриловна делала все, что предписывали врачи, и еще кое-что от себя. Последние годы гипертония мучила Городулина уже не раз.
Звонил начальник Управления, справлялся, как здоровье Алексея Иваныча, предлагал путевку в санаторий. Разговаривала с ним Антонина Гавриловна громким оживленным голосом, и это Городулину не понравилось.
— Обрадовалась, — проворчал он;— Любишь чуткость… Невелико дело — звонок.
— Ладно, ладно, не капризничай. Тебе все плохо: не позвонил — худо, позвонил — тоже худо. Не знаешь уж, к чему и прицепиться.
— В санаторий не поеду, — сказал Городулин.
— Это почему?
— А чтоб не привыкали, что я болен.
Из Челябинска вернулся Белкин. Когда он пришел проведать Городулина, Антонина Гавриловна успела предупредить его в прихожей, что врачи категорически запретили Алексею Иванычу разговаривать о делах.
Белкин загорел на Южном Урале, приехал счастливый: Гусько Владимира удалось схватить, его везли в Ленинград по этапу. Подробности распирали Белкина, но в комнате сидела Антонина Гавриловна и бдительно штопала носки. Да и лицо Городулина было непривычно небритое, запухшее, нездоровое. От всего этого Белкин стал разговаривать каким-то жалким, больничным голосом.
— Ты что, простужен? — недовольно спросил Городулин.
Белкин откашлялся и уже более громко соврал, что его прохватило в вагоне. Они пили чай тут же у постели Алексея Иваныча, на тумбочке. Антонина Гавриловна спросила, как в Челябинске с продуктами.
— Исключительно все есть, — сказал Белкин, у которого не было времени, да и нужды бегать по магазинам: он питался в столовках.
— А промтовары?
Навалом. Я даже купил себе два носовых платка: забыл дома положить в чемодан…
— Что нашел во время шмона? — спросил вдруг Городулин, мрачно до той поры молчавший.
У Белкина сделалось растерянное лицо, он выпучил глаза и покосился в сторону Антонины Гавриловны.
— Сейчас же прекрати, Алексей! — оборвала она мужа. — Никаких шмонов. Я знаю, что это — обыск.
— Ты у кого служишь, у нее или у меня? — спросил Белкина Городулин.
Поговорить так и не удалось. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, Белкин стал длинно рассказывать содержание кинофильма, который он видел в Челябинске. Не сказал он только, что пошел в кино потому, что следил за одной санитаркой, у нее ночевал Гусько. Картину он смотрел урывками, и теперь, в пересказе, Антонина Гавриловна никак не могла понять, кто кого бросил и от кого был ребенок.
— Какой-то он у тебя бестолковый, — сказала она мужу, когда Белкин ушел.
— Да он и картины-то не видел, — досадливо отмахнулся Городулин. — Пас, наверное, кого-нибудь в кино.
На другой день в Управлении к Белкину подошел Лытков и спросил, как самочувствие подполковника.
— Замечательно! — ответил Белкин. — Уже поправился.
Лытков покачал головой:
— Такими вещами, как гипертония, в его возрасте не шутят.
С назначением Феди Лыткова, хотя его и не отпустили на курорт, дело затягивалось. Кадровики совсем уж было подобрали ему место, но начальник Управления все еще не подписывал приказа. Пока Лытков числился за городулинским отделением, поскольку оттуда он и уехал в Москву на учебу.
В отдел кадров он теперь зачастил. Отношения у него здесь сложились хорошие. Его даже доверительно посвящали в некоторые подробности кадровой кухни.
Высокий, подтянутый блондин, с очками без оправ на тонком нервном носу, заместитель начальника отдела кадров, походил на молодого профессора; в наружности его, в лице, был только один недостаток: когда он разговаривал, в углах его рта закипала пена, и на это было неприятно смотреть. Он всегда приветливо встречал Лыткова и разводил руками.
— Не подписал еще. Лежит в папке у него на столе. Может, ты сам попытаешься пройти к нему?
— Да нет, я погожу, — обиженно говорил Федя.—
Зачем я буду подменять тебя…
— Картина по нашему Управлению, вообще, довольно странная, — улыбался блондин-кадровик. — Я тут прикинул процент работников с высшим образованием; знаешь, на каком мы месте по РСФСР?.. — Он сделал паузу, как перед выстрелом. — На третьем!.. Ну не смешно ли?
— Смешного мало, — сухо сказал Лытков. — Есть указание министра.
— В том-то и дело! Я тебе больше скажу: твое назначение повысило бы наш процент на одну десятую, а если б еще сменить руководящий состав в Луге и в Подпорожье, то мы сразу выходим на второе место…
— Я уж говорил Агапову, — сказал Лытков, — получается, что нет никакого расчета учиться при таком равнодушном отношении.
