преемникам не мешали подчас отступать от них. Наиболее выпукло «верность» Елизаветы принципам политики Петра показывает ее отношение к любимому детищу Петра — военно-морскому флоту. Так, если в 1733 г. на Балтике Россия имела 37 линейных кораблей, 15 фрегатов, то в 1757 г. число кораблей сократилось до 27, а фрегатов — до 8, причем состояние их было удручающим. Эскадры годами не выходили в море, и первая же морская кампания в Семилетнюю войну показала почти полную непригодность флота, который больше боялся свежего ветра, чем неприятеля: корабли теряли прогнивший рангоут, давали течь, тонули16.
Наконец, в елизаветинское время на удивление мало было сделано для увековечения памяти великого преобразователя России. Бумаги Кабинета Петра гнили неразобранными. Историю царствования Петра было поручено писать Вольтеру лишь в конце 50-х годов, и хотя в 1743 г. Елизавета одобрила проект конной статуи Петра Великого Б. К. Растрелли, памятник, законченный в 1747 г. уже сыном скульптора — В. В. Растрелли, так и не увидел при Елизавете свет — императрица утратила к нему интерес и прекратила финансирование завершающих работ17.
Однако объективности ради нельзя не отметить, что открытое провозглашение правительством дочери Петра Великого принципов петровской политики основополагающими для своей деятельности имело большое значение для будущего России. Петр и все связанное с его личностью и делами символизировали перелом, новую эпоху в жизни страны. За годы елизаветинского правления процесс европеизации страны стал необратимым, что в немалой степени было обусловлено признанием Елизаветой величия свершившейся в начале XVIII в. перемены и ее осознанным желанием продолжать начатое Петром дело.
В первой главе отмечалось, что иностранные дипломаты, аккредитованные при русском дворе в 1741–1742 гг., в основе заговора цесаревны Елизаветы видели движение не только против засилья иностранных временщиков, но и против всей политики европеизации, начатой Петром. Источники не оставляют сомнений на этот счет: в России были круги, заинтересованные в возврате к допетровской старине.
В первые месяцы правления Елизаветы участились случаи столкновений солдат (в первую очередь гвардейцев) с иностранцами, находившимися на русской службе, а во время русско-шведской войны произошел даже бунт гвардейцев против командиров-иностранцев. Однако Елизавета не пошла навстречу желаниям солдатской толпы. Все нарушения дисциплины расследовались, и виновные наказывались в соответствии с регламентами. Даже преобразование в декабре 1741 г. гренадерской роты Преображенского полка в лейб-кампанию — привилегированное воинское соединение — не имело особых политических последствий. Получив дворянство, поместья, гербы с девизом «За верность и ревность», рядовые участники переворота 25 ноября 1741 г. не приобрели никакой реальной власти. Правда, их лидер П. Грюнштейн пытался с помощью подложного подметного письма привлечь внимание Елизаветы к незавидному положению лейб-кампанцев в системе власти, но императрица уже отдалилась от своих «сподвижников». А когда Грюнштейн повел себя дерзко в отношении семьи фаворита Елизаветы А. Г. Разумовского, императрица приказала сослать Грюнштейна в Устюг Великий18. С тех пор и до конца ее царствования лейб-кампания не играла никакой существенной роли.
Своей последовательной политикой Елизавета довольно быстро убедила всех, что не намерена изгонять иностранцев из России. Как и Петр, она исходила из идеи использования иностранных специалистов, в которых остро нуждалась Россия, под контролем и руководством русских по происхождению. Такой подход оставался неизменным в течение всех лет правления Елизаветы и не мог не принести свои плоды. Сотни иностранных высококлассных специалистов: моряков, офицеров армии, инженеров, ученых, художников, музыкантов — нашли в России вторую родину и внесли свой вклад в развитие ее экономики, культуры, науки. К числу таких иностранцев следует отнести отца и сына Растрелли, композитора Ф. Арайя, художника Д. Валериани, ученого Г. Ф. Миллера и многих других.
Если эксцессы начала царствования Елизаветы можно объяснить главным образом волной национализма, порожденного годами правления Бирона, то настроения верхов русского духовенства имели более глубокие корни. С приходом к власти Елизаветы, свергнувшей иностранных временщиков, они связывали надежду, что под давлением антинемецкого общественного мнения императрица изгонит иностранцев из России и если не вернет Россию к допетровским временам, то по крайней мере ослабит государственный контроль над церковью, будет более жестко подходить к проявлениям инакомыслия и атеизма.
Действительно, период правления Бирона отличался некоторым ослаблением борьбы с иноверцами и большей, чем прежде, свободой совести. В немалой степени на эту политику влиял глава Синода первой половины 30-х годов XVIII в. Феофан Прокопович — церковный деятель с широким кругозором. Церковники консервативного толка усматривали основное зло бироновщины как раз в усилении веротерпимости. В первых проповедях после переворота 25 ноября 1741 г. мотив борьбы с ересью, наводнившей Россию, стал одним из важнейших. С амвона клеймились «чужестранцы-пришельцы… правоверия ругатели, благочестия… растлители и истлители, под ухищренною политикою всего щастия Российского губители»19.
Елизавета не могла не считаться с мнением церковников, оказавших ей в первые же дни поддержку. Заметим также, что и ее собственные религиозные воззрения не отличались веротерпимостью. Поэтому среди первых мероприятий правительства Елизаветы было издание целого ряда законов, направленных на пресечение распространения в России иных, кроме православия, вероисповеданий (указы о сносе армянских церквей и мусульманских мечетей, о борьбе с квакерами, об изгнании из страны евреев и т. д.), а также на усиление миссионерской деятельности среди идолопоклонников.
С приходом к власти Елизаветы начался очередной этап борьбы самодержавия с расколом, объединявшим широкие круги крестьянства, недовольного религиозной и социальной политикой абсолютизма. Ни о каких поисках компромисса при Елизавете не могло быть и речи: указами 18 октября 1742 г. и 19 февраля 1743 г. подтверждались все карательные постановления Петра I и Екатерины I за 1716–1726 гг. — пожалуй, самые суровые в многовековой борьбе самодержавия с расколом. Исследование H. Н. Покровского показывает, что указы Елизаветы о борьбе с расколом не остались на бумаге: в царствование дочери Петра усиливается преследование раскольников по всему Уралу и Сибири20.
Уступки церковникам были сделаны и в других сферах. Запрещенное при Анне Ивановне антипротестантское сочинение «Камень веры» было разрешено печатать, а арестованные еще при Анне Ивановне экземпляры — продавать. Указ 1743 г. установил цензуру Синода на ввоз из-за границы книг духовного содержания21.
Заботясь не меньше Синода о чистоте «истинной веры» и сохранении благочиния в церквах, Елизавета все же оставалась дочерью Петра. Наряду с указами, усилившими значение церкви в жизни страны, был издан указ 19 февраля 1743 г., показывающий верность императрицы светской политике Петра. В присущей Петру императивной форме этот указ подтверждал все его постановления о том, чтобы «всякого звания российского народа людям, кроме духовных чинов и пашенных крестьян, носить платье против чужестранных, немецкое, бороды и усы брить, как в тех указах изображено, неотложно, а русского платья и черкасских кафтанов и прочих неуказных уборов отнюдь никому не носить и в рядах не торговать под жестоким наказанием»22. Практическое и символическое значение указа 19 февраля 1743 г. трудно переоценить, если учесть сложность обстановки начала елизаветинского царствования.
В первые годы правления Елизаветы у наиболее консервативной части высшего духовенства возникла надежда на упразднение Синода и восстановление патриаршества. Инициатором движения был ростовский митрополит Арсений Мацеевич. Его поддерживали многие члены Синода во главе с А. Юшкевичем. Частые встречи Елизаветы с иерархами церкви в первой половине 40-х годов позволяют предположить, что проект восстановления патриаршества был известен императрице, однако в этом важном для церковников вопросе она не собиралась идти на уступки. Ни в те годы, ни позже проект серьезно не обсуждался в правительственных кругах. Правда, в 40-е годы члены Синода убедили Елизавету пойти на некоторые изменения в управлении недвижимостью церкви (была ликвидирована ведавшая духовными владениями Коллегия экономии), но это не изменило наметившегося еще при Петре I секуляризационного курса, завершившегося в 1764 г., уже при Екатерине II, полной передачей земельных
