— Какой мотор?
— А как же?! Нам этот путь самим пройти надо. Чтобы доказать. Лодка у нас есть, и мотор есть, только неисправный. Соседский дядя Петя все хотел нам его отремонтировать, да не успел. Его на войну взяли, а он там пропал без вести.
— Теперь мы сами мотор изучаем. Совсем это дело простое. Только там некоторых частей не хватает. Вот мы и собираем деньги, чтобы купить. Без моторной лодки у нас ничего не получится.
Вот они какие, эти мальчишки! Все у них продумано, и они своего добьются. Не сейчас, конечно, но великий путь они пройдут.
Когда Сеня рассказал о своей встрече с мальчишками-следопытами, Ася сообщила:
— Оч хорошие мальчики. Харитоновы. Только они совсем не братья, они усыновленные. Их Харитоновы усыновили. Они в нашей школе учатся, в четвертом классе. Колька и Сашка.
И про их «открытие» Великого пути она тоже знала и еще раз повторила, что мальчики они оч хорошие и то, что они задумали, тоже оч хорошо.
— А ты ничего мне не рассказывала про них.
— Все сразу не расскажешь.
— Про Кузьку рассказала. Нашла время.
Не задумываясь, Ася объяснила:
— Про Кузьку? К слову пришлось, вот и рассказала. А еще потому, что он сам везде лезет, в каждое слово. Где его даже совсем не надо. И про него забудь. Он нам совсем не нужен.
Вот в этом Ася оказалась неправа. Как раз Кузька и понадобился. Он и беда, он и выручка. Он, и никто больше. В этом Сеня убедился, и очень скоро, на другой же день после встречи с первопроходцами Харитоновыми.
ПЕРВЫЙ УДАР
Воодушевленный встречей с «оч хорошими мальчиками» и твердой их верой в свои силы, он понял, что настало и его время действовать. Все может быть хорошо только в том случае, если не сидеть сложа руки. Ничто хорошее само не приходит. Сама приходит только беда.
С таким настроением на другой день Сеня отправился в свое музыкальное училище. Секретарши не оказалось на месте, и он постучал в дверь директорского кабинета.
Директор что-то писал, и у него был такой величественный и вместе с тем озабоченный вид, будто он сочинял план генерального наступления. На Сеню он не посмотрел, а только вздернул плечи, высоко подбитые ватой, и тонким флейтовым голосом отрывисто приказал:
— Садись.
Голос вполне соответствовал его мелкому бледному лицу и незначительной фигуре. Вокруг глубоко сидящих глаз у него было много мелких морщинок, что придавало томность его взгляду. До директорства он играл в оркестре филармонии на контрабасе и считался хорошим музыкантом. Как и все неумные люди, был упрям и сварлив, а попав на столь высокий пост, сделался еще и подозрителен.
Сам-то он отлично понимал, что в руководящее кресло он свалился случайно, и очень огорчался, зная, что и другие об этом догадываются. Для солидности он носил военную форму, которая делала его похожим на вахтера. Любил подписывать приказы и обожал пышные массовые мероприятия. Ударные инструменты считал главными в оркестре. От военной службы освобожден по причине эпилепсии.
Поставив точку, он еще долго, словно прощаясь, томно смотрел на нее и только потом обратил внимание на своего посетителя.
— Что? — вдруг отрывисто воскликнул он, вскидывая ватные плечи.
Сеня промолчал. Он знал эту привычку директора ошеломлять собеседника каким-нибудь бессмысленным вопросом. Не знакомые с этой привычкой обычно терялись и забывали, зачем пришли.
— Что? — повторил. — Значит, воскрес?
— Воскрес.
— Совсем, говоришь, воскрес? Неплохо для начала, неплохо.
Наступила тишина. Сеня собирался с мыслями, директор, наверное, тоже.
— Неплохо, — повторил директор и после нового продолжительного молчания, наконец, спросил: — Так какие у тебя, говоришь, планы?
— Я еще ничего про планы не говорю.
— Ну, тогда скажи.
— Буду работать и учиться.
— Это хорошо, — без всякого воодушевления, но почему-то очень озабоченно подхватил директор. — Очень хорошо. Очень… А выдюжишь?
— Что?..
— Учиться-то? Отстал ты солидно. Болезнь, она, знаешь, не способствует. Ты бы лучше отдохнул с годок. Оклемался. Смотришь, все и утрясется.
Но Сеня ответил, что ждать он не может, пока что-то там утрясется, чувствует он себя прекрасно и все пропущенное наверстает, ему помогут и товарищи, и преподаватели, да и он сам приложит все силы.
Чем больше он говорил, тем растеряннее становилось лицо директора. Можно было подумать, будто Сенина настойчивость разбивает какие-то его хорошо продуманные планы, и вверенные ему войска в смятении бегут с поля боя. Спасая положение и решившись ввести в бой последние свои резервы, с отчаянием нажал он кнопку звонка, изящно отставив при этом мизинец. А Сене приказал:
— Ты пока выйди, а мы тут посовещаемся.
Сеня не сразу сообразил, с кем собирается совещаться директор в пустом кабинете, но послушно пошел к выходу. Тут дверь распахнулась, и в кабинет ворвалась секретарша директора, большая, толстая девица, которую все в училище — и преподаватели, и студенты — звали просто Пашенькой. Сеня отскочил в сторону, давая ей дорогу.
В приемной он сел на стул против Пашенькиного стола. Скоро она вылетела из кабинета, прокричав на ходу: «Ты подожди», и тяжелый топот ее ног затих в коридоре.
Вошел Бровин — староста курса, на котором учился Сеня. В училище его прозвали «Велосипед» за плавность хода, за резкий, как треньканье звонка, голос и за то, что настоящее его имя было Велемир. Конечно, Пашенька уже успела сказать ему про Сеню, потому что он, наверное, еще за дверью протянул руку для рукопожатия, да так и вошел с протянутой рукой.
— Здорово! Как настроение?
Взяв его руку повыше ладони, Сеня направил ее в сторону кабинета.
— Там тебе все, что надо, обскажут про мое настроение. Валяй, проходи.
Велка подкатил к двери:
— Зря это ты… Обижаешься зря. Обстановка, понимаешь, такая, что я и сам не рад.
— Не рад? Да что ты?
— Вокруг тебя, говорю, обстановка неблагоприятная.
— Ты о чем, Велосипед? У меня и обстановка и вообще все отлично.
Велка с удивлением посмотрел на Сеню. И вдруг исчез за директорской дверью, потому что о приемной появилась Угарова. Она прошла молча, и даже не взглянула на Сеню, и не ответила на его приветствие. Он увидел только ее круглую спину и вздрагивающие на ходу плечи, на которых колыхалась желтовато-серая тяжелая, толстая вязаная кофта, шлепая по бедрам вытянувшимися угловатыми полами.
Стремительно вошла Пашенька. Усаживаясь на свое место, громко спросила:
— Ты что такой бледный?
— От радости.
— Фу ты! — возмутилась она. — Я серьезно.
— Все сейчас бледные.
