– Папа, ты как маленький, – упрекнула его Галина. – Оба намудрили, теперь давайте вместе решать, как будем действовать. Положение очень нехорошее.
– Простите меня, Галина, – с тяжким вздохом произнес Валерьян Юрьевич. – Я не думал, что вас обоих подставлю.
Значит, он понимает, в каком капкане очутился по собственной неосмотрительности, заодно подвергнув угрозе чужие жизни. Одновременно он подозревает, что кто-то из близких устроил ему засаду, хотя это может оказаться не так.
– Что сделано, то сделано, назад дороги нет, – сказала Галина, собирая грязную посуду со стола. – Днем, Валерьян Юрьевич, не выходите из дому, вас никто не должен видеть. Гуляйте теперь ночами.
– Хочу вас успокоить, – сказал Валерьян Юрьевич. – Панасоника невыгодно... э... устранять. Сразу заподозрят моих сыновей, так что успокойтесь, Галина.
– Галушка, можно мне сто пять грамм? – робко спросил разрешения выпить Панасоник. – Нервическому расстройству помочь, а?
– Нельзя, – отрубила она. – Ты теперь генералиссимус, должен быть трезвым как стеклышко.
– Так до завтрева пройдет.
– Нет, я сказала. Идите оба спать и думайте, как быть, с чего начинать.
Как только она ушла и загремела посудой, Панасоник, обхватив голову руками, беззлобно проворчал:
– Никакого понимания к отцу родному, ага. Что за жизнь у меня? Жена командовала, теща командовала, теперь дочка командует. Когда я буду сам себе отдавать команды?
Те же проблемы, с той лишь разницей, что Галина проявляет заботу об отце, а о Валерьяне Юрьевиче никогда не заботились, даже во время болезней забывали хотя бы дежурно поинтересоваться, мол, как чувствуешь себя, папа? Хорошим он был, только когда давал деньги по первому требованию, если же не давал, получал в ответ злобные взгляды и обиды. Но сейчас это все неважно. Валерьян Юрьевич скрестил на груди руки, поджал губы и думал, ведь ему, а не кому-то другому, предстоит разобраться, где собака зарыта.
У Гаррика превалирующая черта – упрямство, если влезет что в голову (кстати, она у него тупее валенка), то не остановить. Острым умом не отличался и Дрозд, но он хотя бы осторожен, его биотоки настроены на опасность и на то, как ее избежать. При всем при том ни Гаррик, ни Дрозд, получивший кличку из-за длинного носа, не относились к породе трусливых негодяев, бьющих только в спину. Нет, они были способны и к кулачному диалогу с неравными силами, способны на отчаянные поступки, правда, в их исковерканном сознании смелость всегда была направлена на завоевание места в стае таких же, как они. Оба не заморачивались нравственными проблемами, вообще не знали, что это такое. Научились стрелять и быть неуловимыми, а что за мишень – куропатка или человек, – их не колыхало, лишь бы бабло отстегивали. Да и судьба у обоих выстроилась одинаково: безотцовщин, пьющие и гулящие мамаши, воровство с разбоями, колония для малолетних преступников, потом определенный круг, в котором не бывает разнообразия и нет альтернативы. Но Гаррик соприкоснулся с иной стороной человеческой жизни, о ней он не любил болтать, держал в себе.
Весь день они ломали голову, ночь наступила, а голова так и не сломалась, то есть не нашли прямого и верного пути. Оба сидели напротив друг друга на старых узких кроватях, предназначенных для маломерок, на полу стояла пепельница, туда стряхивали пепел. Не пили. Сначала дело, потом – водка, сауна, бабы. В сущности, Гаррик план предложил сразу же, Дрозд не соглашался, после кладбища он сильно поистрепал нервы, отчего единственная извилина оказалась в нерабочем состоянии. У Гаррика второго плана не было, а Дрозд свой вариант не предлагал, только долдонил: не подходит.
Уже дым из ушей полез, а они курили и молчали. Гаррик загасил сигарету, ударил себя по коленям и сказал в сотый раз:
– Снайперку надо забрать.
Дрозд не спросил: у кого? Сколько можно задавать один и тот же вопрос? Он ограничился другим вопросом:
– А мужика когда сделаем?
– Мужика нет, пропал. Некого пока делать.
– Как пропал? Куда?
– Неизвестно. Подозревают, утонул он, труп еще не нашли.
Дрозд не знал, откуда напарник, которому он доверял, черпает точные сведения, он жил по принципу: меньше знаешь, крепче спишь. Гаррик снял спортивные брюки, натянул джинсы, сверху футболки надел рубашку и жилет.
– Так что, наши бабки тю-тю? – опечалился Дрозд.
– Я ж говорю: не нашли его. Если найдут труп, не нами сделанный, нам ничего не светит. Потому и хочу забрать снайперку, больших бабок она стоит. И главное: вдруг ее отнесут в ментовку?
Дрозд, за километр чуявший носом опасность, не придерживался мнения Гаррика, потому отмахнулся:
– Ну и что? На ней не написано, чья она, забудь про нее. Если найдут труп, мы имеем право требовать бабло. Нам заказали убрать его? А как мы убрали, никого не касается.
– Это идея, – согласился Гаррик, направляясь к выходу.
– Уходишь? Куда?
– Пройдусь.
Дрозд завалился на кровать, включил телевизор, но, тупо глядя в экран, думал о мужике, который пропал. Люди просто так не пропадают, либо их крадут, либо делают трупом и прячут, либо это другие силы. Вот-вот, последнее время он много думал о других силах. Невольно воображение перенесло его на кладбище, в памяти сверкнули молнии, и страшный призрак без лица на фоне мокрого креста леденил душу. Страшный призрак словно вселился в него и снился, стоило лишь задремать, мало того, он присутствовал даже днем, может быть, это пройдет, как болезнь. Но сразу четверым показаться не могло, значит, было! И Дрозд видел мертвеца собственными глазами, ощущал его на расстоянии, будто соприкоснулся с ним. Теперь он поверил в жизнь после смерти, а данный факт выпрямляет единственную извилину в обратную атеизму сторону, потому что ужас перед неизведанным не изменился с эпохи каменного века, несмотря на технический прогресс.
Заглушив мотор, Лиля осмотрела пустынную улицу, но Марата не увидела, а ведь она приехала забрать его. Она вышла из машины и поспешила во двор, правда, арку проходила осторожно, опасаясь малолеток, которые налетают стаей и неизвестно, какие готовят сюрпризы одиноким людям ночью. И двор был тих, ни одной фигуры она не заметила, не кричать же на весь двор: Марик, Марик? Честно сказать, Лиля начала беспокоиться, ведь Марат позвонил ей, сказал, что замерз и хочет кушать. Где же он? Она облокотилась спиной о ствол акации, достала мобильник... а тут Марат вышел из подъезда.
– Ну и напугал ты меня! – сказала ему Лиля. – Что ты делал в подъезде? Грелся? Сказал бы, что там, я б не сходила с ума.
– Идем, я устал, как не знаю кто.
– Какие результаты слежки? – спросила она по дороге к арке.
– Да никаких особенных результатов нет. Я, правда, зашел в подъезд погреться, ну и чтоб поближе к объекту быть. Смотрю на часы, думаю, ты скоро приедешь, а тут заходит амбал, поднялся на этаж и позвонил в ее квартиру.
– И что? – приостановилась Лиля.
– Она открыла, повисла у него на шее, он внес ее в квартиру. Я поднялся и послушал немного.
– Послушал? А что слышал?
– Ммм, – протянул Марат, хихикнул. – Там такой драйв...
– То есть? – не поняла Лиля.
– Тебе десять лет, что объяснять надо? – хмыкнул он. – Ну, секс стоит, аж пыль летит.
– Так амбал еще там?
– Там, там.
– Марик, иди в машину и жди меня.
– Лилька! – возмутился он. – Я домой хочу! Кушать хочу!
