Милиционер тогда вышел, хлопнув дверцей, и схватил мужика за спину. А мужик его лягнул коленкой и говорит: «Джоуль да Ленц».
Взяли, конечно, и повезли на допрос. А только допрос тот ничего, кроме многократного «Джоуль да Ленц», не дал. И даже наоборот – колба под его дыханием цвета не изменила, доказав тем самым полное отсутствие в организме паров алкоголя.
И остались все в громадном недоумении. Не знали даже, что и предпринять. И непременно транспортировали бы мужика в сумасшедший дом, кабы не случись тут один простой человек, дружинник, видавший виды. Он и говорит:
– Я знаю, в чем тут суть. И могу действовать.
– Ну так и действуй, раз можешь, – сказали уставшие чины.
– Но мне нужна книга, – уперся народный дружинник, пожилой обветренный слесарь.
С книгой было сложнее, но и книгу достали, но не в этом дело. А дело в том, что слесарь взял книгу, примерился и сильно двинул неизвестного корешком промеж глаз.
– Вы что же это де… – хотели крикнуть сотрудники, но не успели. Потому что зашибленный книгой вдруг потряс головой и глухо спросил:
– На каком это основании я нахожусь в милиции?
– А на том, – отвечают ему, – что вы сначала объясните свое поведение – фонарь, карачки и «Джоуля да Ленца».
При упоминании двух последних имен неизвестный чуть было опять не ушел из-под контроля. Слава Богу, рабочий не растерялся, снова ему звезданул, после чего мужик выпрямился и заговорил:
– Фу!! Спасибо вам, товарищи, а то я уж было совсем ума решился через проклятую вечернюю школу!! Я – кочегаром на гормолзаводе с детских лет, а они говорят – не век же тебе топку шуровать, ты должен расти и работать над собой. А на кой мне, спрашивается, расти при хорошей получке и правильном отношении к труду, неоднократно награждаясь почетными грамотами? И если все будут над собой расти, то кто работать будет? Они ж меня – в школу да в школу! И уж эти Ленц проклятый с Джоулем, их, оказывается, было двое и обои – немцы, даром что один русский, другой англичанин, уж вы видели, до какого они меня скотства довели, товарищи, что я лазию под фонарем. Потому что мнилось мне – я учебник потерял, после чего не видать мне аттестата зрелости. А топку я очень люблю шуровать! Там и чисто, там и светло, там и весело… И до того мне горько, до того противно…
Потерпевший заплакал.
– Так вы… вы что же? Вы тогда туда не ходите, если вам так неприятно, – растерялся капитан Дунаев.
Его слова вызвали дикий приступ веселья. И не только у кочегара, слесаря или личного состава милиции. Нет! Даже нарушители хохотали, преступники, еще не прибранные по камерам.
– Во дает начальник! – шумели они.
– Да кто ж мне путевку – тогда на курорт даст, если я не буду над собой расти??! – загораясь гневом, вскричал кочегар. – И кто мне премию насчитает на полную катушку?
– Можно подумать, что это имеет какое-то отношение к учебе? – усомнился капитан.
– Не! – заговорили дуэтом кочегар и слесарь. – Не имеет. Вроде бы не имеет, а на самом деле вроде и имеет.
– Вы клеветой не занимайтесь, товарищи! – крикнул было капитан. Но потом осекся, подумал и махнул рукой. – Домой, домой, отдыхать пора, – сказал он.
Кочегар и пошел. Слесаря же разбирало любопытство и хотелось ему еще поговорить с кочегаром, но он любил дежурить в милиции и поэтому лучше остался дежурить.
А проводить кочегара взялся один молодой ефрейтор, почти мальчик. Они шли по улице и беседовали.
– Дак ты, мужик, так можешь и до профессора дойти? – уважительно сказал ефрейтор.
– Заставят, так и дойду, – гордо ответил несчастный ученик и исчез в темноте.
БЕЛЫЙ ТЕПЛОХОД
Товарищ Канашкин отсутствовал на службе. А к концу дня пришел и бросил портфельчик на мягкое сиденье своего канцелярского стула. Достал порядочную кипу деловых бумаг и стал их лихорадочно листать, прицокивая зубом.
– Рассказывай, Канашкин, – первым не выдержал Бумажкин, лихой служащий, игрок в баскетбол, знаток шахматных дебютов и эндшпилей.
Канашкин поднял удивленные глаза:
– О чем?
– Где был, что видел, – хохотали служащие.
– И не спрашивайте даже, товарищи! Плохо, когда у тебя нет квартиры, но еще хуже, когда она у тебя есть.
Сделав такое странное заявление, Канашкин опять уткнулся в бумаги.
– Мне бы дожить до таких времен, когда бы и я смог вот также легко… – уныло начал Змиенко, отец семейств.
– А кто тебе виноват? Не надо разводиться. Тогда и квартира будет.
– Тебя не спросил, – буркнул Змиенко, стоявший со своей новой семьей в очереди уже седьмой год.
Тут в разговор вступил сам Канашкин:
– Нет, вы можете себе представить? Я всегда платил за побелку тридцать рублей и за окраску двадцать. А сегодня жду их полдня. Приходят, естественно, пьяные и говорят: «Пятьдесят за побелку, а за окраску еще пятьдесят!» Да слыхано ли это?! За такие деньги я и сам все сделаю. И покрашу и побелю.
И снова в бумаги.
– Черт его знает, – сказал отец семейств. – Мы когда с Марьей жили, так нам тесть всегда помогал. Пришлет рабочих, они и работают. А что он им платил – черт его знает.
– И потом, – вступил в разговор пожилой человек Сорокоумов. – Ты учти, тебе все придется самому доставать: красочку – раз, известочку – два, шпаклевочку – три. Так что подумай!
– Сам все сделаю, – ответствовал Канашкин.
И тут встала громадных размеров женщина Катерина Давыдовна Младенцева. Она подошла к столу Канашкина со своим стулом. Села напротив и сказала, глубоко дыша:
– Виктор Валентинович, ты посмотри на меня. Ты видишь, что правый глаз у меня красненький.
– Ну, вижу, – невежливо признал Канашкин.
– Вот. – Женщина заговорила басом. – За тридцать два рубля он у меня красненький, мой правый глаз! Тоже ко мне пришли, обмерили стены и говорят: «Тридцать два рубля». А я им: «Идите вы к черту!» Вроде тебя. Я сама, говорю, сделаю (вроде тебя). Взяла краскопульт, налила туда по инструкции известки и чуть не лишилась правого глаза.
– Как так?! – ахнули служащие.
– А вот так. Брызнуло, и все тут. Помните, я бюллетенила, вы еще ко мне с яблоками приходили?
– Помним, – вспомнили служащие.
– Так что – думай, – сказала дама и, забрав стул, ушла от Канашкина.
– Руки все посотрешь! – кричали служащие.
– Да и вообще! – уговаривали они.
– А накладные-то расходы, накладные. Нет, ты подумай, – все кипятился Сорокоумов. – Тебе ж выпить захочется с устатку!..
На шумок заглянул и начальник, товарищ Пугель. Славен он был тем, что выкопал в городе четыре
