пальца.
Он очень просит ребят найти палец и даже обещает дать им за это солидное вознаграждение.
Он часто приходит в свою бывшую столярную мастерскую строящегося цирка и просит, клянчит, заглядывает под верстаки, в углы.
Молодые столяры в свою очередь и рады бы помочь своему бывшему старшему товарищу, потому что он по-прежнему вызывает в их сердцах сильное уважение, но, к величайшему огорчению всех, палец куда- то пропал и совершенно нет никакой возможности его найти.
Конечно, вполне может быть, что палец вымели когда-нибудь, не обратив внимания, еще до того дня, как дядя Вася, придя с лечения и встав на колени, нашел два своих сушеных пальца из пяти бывших. Очевидно, что так оно и есть. Но некоторые говорят, что этого не может быть, потому что пыль в мастерской никогда не убирается. Они врут или нет? Не знаю. Вполне вероятно, что и они правы. Все всегда правы.
И вообще, если говорить честно, что-то тут не то. Что-то тут не то в этой вроде бы простой на первый взгляд истории. Что-то тут не то.
ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ
Сам я – колбасник. Делаю колбасу из легких, печенки, рыла, ушей бычьих, коровьих хвостов. Мы с товарищами крутим все эти ингредиенты на машине, закатываем их в чисто отмытые кишочки и продаем на улицах по крайне дешевой цене с разрешения властей.
Ну, вы, конечно, понимаете, что это я образно и условно говорю – как бы в шутку. Я, как бы в шутку, считаю себя принадлежащим к старинному цеху колбасников, у которых есть герб на воротах, о чем мы легко можем читать в старинных книгах про немцев. На самом деле я – простой рабочий колбасного производства, цеха № 3, расположенного на углу улицы Достоевского в здании бывшего при царе бардака. Там, где в давние времена женщины продавали за деньги свое тело и красоту, опаивая простой сибирский люд, в этих некогда мрачных стенах, где слышались хрипы угнетенного народа, мы с товарищами наладили поточное производство высококачественного продукта.
Докторская, диабетическая, русская, одесская, эстонская, колбаса «казы» и прочая – вплоть до телячьей. Вот наш ассортимент, а все остальное – шутка.
Живу я тоже неплохо. Не стану врать, что я краду колбасу, потому что я ее не краду. Я просто беру домой немножко. Исключительно для правильного ведения семьи, состоящей, включая меня, из двух человек. А что Клава якобы продает колбасу соседям, то ведь это почти ложь! Ведь она вовсе ее не продает, а дарит или отдает остатки. И тут совершенно нет ничего дурного – они тоже ей иногда что-нибудь дарят или дают взамен. Потому что двор у нас дружный. И все сплошь рабочие люди, трудовая косточка.
Дуся трудится на ликеро-водочном, Скороденко тетя Феня, – маргариновый завод, Гуляев – плодоовощная база, и лишь один Безрядин Петр должен быть строго наказан, потому что он – сволочь, паразит и гад, которого не должна носить земля.
А носит. И он даже имеет флигель у нас в глубине, вросший в землю. Из трубы то и дело идет синий дымок, а иногда летят взрывы. Я думаю, что он нас скоро и вообще спалит, подлец. Мне-то от этого не тревожно. Мой-то милый домик застрахован последовательно еще с 1910 года. Мне не тревожно, но мне обидно.
Он, видите ли, говорит, что – изобретатель. Но, граждане! Ведь всякий, имеющий ум на исходе нашего двадцатого века, обязан знать: изобретатель ОБЯЗАН работать в конструкторском бюро, а не собирать у людей рваные галоши и прочую ветошь. Он же в ответ улыбается: «Я-де инвалид второй группы, охраняюсь государством».
Мне не тревожно. Мне обидно. Мне гневно. Гнев переполняет меня, душит воротником рубахи. Потому что сволочь он, а не инвалид. Будь он действительно инвалид второй группы, то его бы жалели ВСЕ, а он должен был бы за это хоть на гармонии научиться играть, что ли. И играл бы себе по воскресеньям на барахолке, зарабатывая неплохие деньги, как это делал, например, слепой мальчик Гена„ пока окончательно не заважничал, разбогатев.
А так, я скажу совершенно честно, вовсе мне не жалко той колбасы, что ежеминутно таскает ему моя милая Клава. И Дуськиного спирту мне не жалко, и Скороденкиных жиров, гуляевского арбуза. Мне даже дома моего не жалко, потому что дом мой застрахован последовательно еще с 1910 года.
Мне ПРАВДУ жалко! Мне обидно, что человек нагло врет, нагло похваляется и стал у нас на квартале как святой. Врет, нахально обещая, что из рваных галош и прочей ветоши научится скоро делать ЧЕРНУЮ ИКРУ. Нет, это вы представьте себе, это вы не ленитесь представить – ЧЕР-НУ-Ю ИКРУ!!!
Отчего, дескать, все будут сыты малыми порциями, деньги обесценятся, хлебопашество увянет, а кормленные люди станут заниматься лишь космосом, игрой на музыке, плясками, книжками, картинками и научным сном. И это все от рваных галош и прочей ветошки!
Да каким же нужно быть дураком, чтобы во все это верить! Когда сейчас и галоши-то почти никто не носит! Это нужно уже совсем быть слабым умом, чтобы во все это верить!
А ведь сам по виду – обыкновенный бич в очках. Плюнул бы я ему прямо в очки, но нельзя – имеет высшее образование. А так, друзья, хочется плюнуть, что аж челюсть болит. Да что там плюнуть! Харкнуть, когда эта ободранная рожа в драном пальто косо ползет по нашему двору, имея за спиной все тот же холщовый мешок все с теми же рваными галошами и прочей ветошкой. Тьфу!
Я, впрочем, человек и интеллигентный даже. И я вполне допускаю, что действительно кто-нибудь где-нибудь когда-нибудь научится делать из галош эту самую черную икру. Где-нибудь в Японии или у нас, на переднем крае науки.
Но не здесь же ведь! Не во флигеле, который весь врос в землю, из которого то и дело идет синий дымок, а иногда летят взрывы,
Как? Почему? Зачем верят ему легкомысленные эти наши люди? Зачем они его упорно кормят, поощряя тунеядство и шарлатанство? Ведь – вранье, ложь, а кормят. «Нравится мне, что душа у мужика есть» (это моя дура Клавдия). «Талантливейший русский самородок, новый Кулибин» (это – Гуляев, лысый, тертый, во всех других областях совершенно умнейший человек). А тете Фене Скороденко, старой шалашовке, видать, захотелось на старости лет под баобабом поплясать! Или поспать «научным сном»!
Тьфу! Как это все меня мучит! Ведь я чувствую, он же, он же – хитрый и коварный враг! Это же, это – заноза прямо в горячее сердце! Прямо в горячее сердце!
Накатать, что ли, на него куда-нибудь строчек семьсот? Чтобы вызвали голубчика, посадили по другую сторону стола и сказали: «Здравствуйте, как правильно пишется ваша фамилия?» А он чтоб трясся, трясся, трясся! Паразит, скот! Накатать бы! Убить! Замучить!
Но – тихо! Не дрожи в руке, стакан, не трясись, закуска. Не надо никуда ничего катать. Терпение, терпение и молчание. С галошами у него, ясно, ничего не выйдет, а в остальном наша жизнь вполне прилична, а может, даже и хороша. Колбаса цветет (шутка), прогрессивка идет (правда). Скоро у нас сдадут стоквартирный кооператив, в строительстве которого мы с Клавдией принимаем долевое участие! Ох и заживем мы тогда с дорогой моей Клавдией! Дом загоним хорошим людям, сами вознесемся на девятый этаж, поставим в лоджию магнитофон и каждый день будем слушать «Песню Дуни из Одессы». А может, и деточек наконец заведем. А он пускай тогда остается внизу, свихнувшийся дурак. Вот когда сердце мое станет окончательно спокойно! Терпение, терпение и молчание!
ДЖОУЛЬ ДА ЛЕНЦ
Раз в полночное время едет желтая милицейская машина и вдруг видит копошащегося под светлым электрическим фонарем человека средних лет, стоящего на карачках. Машина приостановила ход и затаилась. А мужик все лазит и лазит на коленях, протирая красивые штаны.
