Грядущим нашим потомкам, возможно, будет небезынтересно узнать, что и в наши дни полного равенства имелось еще некоторое расслоение, с целью чтобы не было уравниловки.
В частности, имелись, например, буфеты, куда не всякий мог влезть. Где сверху свешивались копченые осетры и колбаса-сервелат, сгущенное молоко и шпроты сияли, минеральная вода пузырилась, сухое вино создавало долголетие, а мясо – мякоть – различных сортов обеспечивало полную стабильность жизненного уровня.
Кроме того, были выстроены различные дачи, сокрытые от нескромного глазу в зеленом полезном лесу за безвредными высокими заборами. Там, среди дорожек, засыпанных чистеньким песочком и камушками, тоже кружилась определенная категория граждан, куда не всякий мог нырнуть. Они ходили в легких одеждах, читали журнал «Америка» и ничем вроде бы не отличались ни от кого из остальных.
И наконец, наряду с общими медицинскими больницами, где лежали ординарные труженики, существовали больницы особые, для тружеников оригинальных. Там лечились работники крупного пошиба, их жены, детки, тетки, бабушки и дядья, а также люди творческих профессий, члены творческих союзов – художники, композиторы, писатели, а также и еще какие-то люди, которых никто не знал, почему они лечатся именно тут, а не в каком-либо другом, более подходящем им по общественной ценности месте.
Замечу в скобках, что сообщаю я эти данные вовсе не из низкого злопыхательства, а просто констатируя факт, как летописец Пимен, чтобы ничего не ускользнуло от всевидящего ока Истории. В тех же скобках открою, сказав честно, что и другие больницы, другие дачи, другие магазины были, может быть, лишь чуть-чуть и похуже, чем вышеописанные, но они все равно были очень даже приличные и хорошие. В них всегда имелось все необходимое, а также ночевала иногда и роскошь. Например, крабы. Так что тут все в порядке и не наблюдалось никакого антагонизма. Просто я говорю, что были вещи одни, а были вещи и другие.
Вот так. А в этих специальных заведениях, что тут удивляться, ведь там все равно лежали выходцы из того же самого НАРОДА, что осаждает по утрам общественный транспорт, а вечером стоит в очереди. Так что тут мы имеем вовсе даже, наверное, и не РАССЛОЕНИЕ как таковое, а КОНЦЕНТРАЦИЮ, здоровую по своей основе, исполнению и замыслу.
К одному такому выходцу из народа, воспитанному вместе со мной в деревне Кубеково К-ского края, художнику Н. я и направился однажды на свидание, вооруженный опытом знания и всеми изложенными рассуждениями. Я и пришел в эту самую специальную больницу, поражающую глаз чистотой, порядком и зеленью. Зашел, отпихнул человека в халате, который мне сказал: «Ты куда?» – снял пальто, повесил его на первый попавшийся гвоздь, вынул из сумки личный белый халат, домашние тапки, взял сумку и пошел по бесконечным коридорам к своему знакомому художнику Н.
А только он меня сразу же нагнал, кого я отпихнул. И опять говорит: «Вы куда, товарищ?» Я тогда вынужден был остановиться и сказать:
– Я несу минеральную воду.
– Какую такую воду? – страшно удивился человек в белом халате и очках. В галстуке, брюках черных…
– «Боржом», – сказал я, отвернув от него лицо, и пошел дальше по бесконечным коридорам.
А только тот меня опять догоняет и снова теребит:
– Простите, но вы к кому идете, товарищ? А я ему в ответ:
– Я, товарищ, несу минеральную воду одному ТОВАРИЩУ. Мне ПОЛОЖЕНО к нему ходить!
Тут-то очкастый человек и призадумался сильно, услышав, что ТОВАРИЩ и ПОЛОЖЕНО. Но на всякий случай спросил:
– У вас и пропуск есть?
– Разумеется! – разумеется, ответил я, хотя пропуска у меня никуда и никогда не было и не будет.
Тогда этот бедный человек посмотрел на меня с горьким сожалением, но помня, в каком учреждении служит, махнул рукой и, что-то шепча (по-видимому, молитву), пошел от меня прочь.
И я от него пошел прочь. Я нашел своего приятеля художника Н., рассказал ему эту историю, и мы с ним долго смеялись. После чего я обвинил его в конформизме. Посмеялись и над этим, после чего я у него занял немного денег. Приятель обвинил в конформизме и меня, но денег дал. Так, весело хохоча, и расстались мы с моим приятелем художником Н., воспитанным вместе со мной в деревне Кубеково К-ского края.
Вниз я шел гордо. Внизу встретил стража, который тосковал, опершись о мраморную колонну. Он сделал вид, что не заметил меня, но когда я проходил мимо, он метнулся и ухватил за полу кого-то другого, мужика в пиджаке, который тоже куда-то пробирался с сумкой, полной еды.
– Вы куда, товарищ? – спросил он и его. Но тот не смог ничего толком ответить, и его с позором изгнали из больницы, велев приходить в урочный день и час.
Так что вот я и повторяю, чтобы вам все стало окончательно понятно, – никакого такого тогда расслоения не наблюдалось, а имелась лишь КОНЦЕНТРАЦИЯ, здоровая по своей основе, исполнению и замыслу.
В заключение добавлю, что я, Николай Фетисов, написавший все это, вовсе не хотел написать ничего такого, что кому-нибудь может не понравиться. Поэтому если то, что здесь написано, кому-либо не нравится, то я эту гадость немедленно изорву на мелкие клочки. И не стану ее замуровывать для потомков в бутылку, как я это только что собрался сделать.
Изорву на мелкие клочки и развею по ветру с крутого городского обрыва, где внизу – мутная речка Кача, справа – поселок со звучным именем Кронштадт, слева ведет на ГЭС бетонная супердорога, сзади – Центральное кладбище, уже закрытое для захоронений, а в небесах – синева, окоем, вечность и господь Бог!
С уважением
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Как-то раз мы все, трудящиеся, ехали в своем маршрутном такси. Куда? На работу, конечно.
Ну, едем молча, и вдруг эдакая такая… фифа крашеная заходит на остановке, плохо закрывая за собой дверь.
Шофер ей сразу говорит:
– Вы, пожалуйста, дверочку за собой прикрывайте…
А фифа крашеная молчит.
– Дверочку хлопните за собой, а то кто-нибудь может на повороте выпасть.
Она же молчит и удобно устраивается в кресле спиной к движению, боком к двери.
Тогда один из пассажиров, Самсонов, солидный такой человек, даже вспылил:
– Девушка, вы что, не понимаете, понимаешь?.. Вам ведь говорят? Поберегите себя, понимаешь… Ведь вы покалечиться можете…
– Этого не бывает никогда, – сказала фифа крашеная, захохотала и тут же вылетела вон.
Выскочил шофер. И мы кое-кто, трудящиеся, вышли, любопытные.
Фифа крашеная лежала на городском снегу. Покалеченная. В гневе. Под глазом у нее имелся синяк, и она говорила такие речи:
– Я на вас подам на суд, шофер! Не думай, что тебе это так сойдет даром! Я запомнила твой номер. Он – КРЯ-КРЯ 11 – 13. Я восстановлю справедливость.
Шофер от таких слов натурально заплакал. Он вскричал, протягивая по направлению к нам свои короткие руки:
– Я ж вить предупреждал! Где справедливость, трудящие?! Вить она же, фифа крашеная, подаст! Она подаст, и я буду ответчик, а она – истец!
