сжалось, утряслось, так что я смог и вдохнуть полной грудью и развернуться от двери на 180 градусов.
Вот тут-то я и увидел картину, настолько поразившую мое бедное сердце, что я ее, эту картину, не забуду никогда.
На заднем сиденье, окруженный и сдавленный пассажирами, среди толчеи и жары мирно дремал молодой человек лет тридцати пяти, держа на своих коленях мой портфель.
И ничего-то в нем особенного не было. Лысоватый молодой человек. Бритый. В нейлоновой сорочке. Вернее, небритый, если приглядеться. И рубашка грязная. Ничего особенного.
Но он держал на своих коленях мой портфель и был мне тем самым милее всех других трудящихся.
Я ему говорю, трогая пальцем за плечо:
– Товарищ! Я уже все. Я распрямился. Давайте мне портфель.
Неожиданно зоркие глаза поднял на меня дремавший благодетель:
– А вы что, сейчас выходите?
– Нет. Не выхожу.
– Так вы стойте, а я подержу. Это не составит для меня ровно никакого труда.
И опять закрыл свои зоркие глаза.
И тут я не выдержал. Скупые слезы заструились из обоих моих глаз. Вниз по щекам. Слава Богу еще, что в автобусе все ехали мокрые и потные, так что я даже в слезах ни от кого не отличался, а то что бы сказали люди, увидев меня плачущим?
Проплакавшись, я огляделся.
Автобус несся полным ходом. Попритих шум, попритих и галдеж. Многих сморило. И сидел на заднем сиденье и спал, храпя, молодой человек лет эдак тридцати пяти, и на его коленях – мой портфель.
А дальше – едущий автобус стал пустеть, опустел, я сел, мы приехали на конечную остановку, автобус там немного постоял, мы поехали, автобус доехал до противоположной конечной, мы опять поехали, а благородный молодой человек все спал и спал. Он заснул, не выпуская из рук моего портфеля.
Я не давал его обижать. Я брал за него проездные билеты, а также отгонял веточкой мух от его спящего лица.
И уже спала дневная жара, стало темнеть, когда молодой человек наконец проснулся. Он сказал: «Где я?» – потом молча отдал мне портфель и тихо встал на ступеньку около дверцы, примолвив кондуктору, что он сейчас выходит.
Я кинулся к нему и сказал:
– Что мне сделать для вас? Благородный вы мой человечище? Может, мне вам дать рубль?
– Не надо, – сказал молодой человек, – у меня у самого сегодня была получка.
И, помолчав, добавил:
– Это будет нехорошо.
И открылась дверь, и он спрыгнул, и он стал уже исчезать в наступающих сиреневых сумерках, когда я крикнул, простирая руку и нисколько не боясь, что мне ее прижмет автобусной дверью.
– Хотите, я подарю вам свой портфель?
Приблизившееся из полутьма бледное лицо молодого человека сказало мне:
– Хочу, но не надо. Это сведет к нулю весь мой благородный поступок на общественном транспорте.
– Так что же мне сделать для вас, жестокосердный и благородный вы мой мучитель?
– Вот что, – сердито нахмурясь, сказал молодой человек, – вовсе ни к чему вся эта мелодрама. Я совершил обычный благородный поступок, а вы зачем-то желаете меня благодарить.
И он, обиженный, стал окончательно исчезать в загустевших сумерках, и оттуда еще раз, последний раз раздался его голос:
– А если вы хотите сделать тоже что-нибудь полезное, то постарайтесь, чтобы этот поступок попал в печать. Чтоб кой-кто призадумался, кой-кто покраснел, а кой-кто обрадовался.
И исчез.
Вот я и стараюсь. Я описываю его поступок, полный благородства, и не могу уже больше писать от волнения. Как вспомню тот день, как вспомню, что завтра снова ехать на работу, так весь волнуюсь и вздрагиваю. Не могу больше писать! Простите меня!
ХОРОШАЯ ДУБИНА
Жена сказала мужу:
– Если ты, скотина, посмотришь в зеркало, то увидишь там лицо полного, обрюзгшего идиота. Ты не даешь мне денег на хозяйство, потому что у тебя их нет при зарплате 125 рублей плюс 40 процентов прогрессивки в квартал. Прошлый раз ты мне дал 15 рублей, а из остальных взял 30 рублей взаймы, из которых, я знаю, уже истратил 10 рублей на такси и на 15 купил различных продуктов: хлеба, молока, яичек, масла, мяса, круп. Ты не уважаешь меня и относишься ко мне оскорбительно, смея приводить в пример женщин-декабристок, потому что ты подлец, хам, свинья и неотесанный неуч, у которого нету ничего святого Ты совершенно опустился и тянешь меня на то дно, где всегда лежал и чавкал, находя в этом удовольствие. И я когда-нибудь уйду от тебя к маме, потому что дальше такое продолжаться не может. Мы должны, наконец, серьезно поговорить, и если мы не понимаем друг друга, то нам лучше расстаться, потому что женщине нужен орел, а не мокрое ощипанное животное, петух с интеллектом неандертальца и выпученными от слабоумия глазами.
А муж посмотрел в зеркало и нашел, что она не права.
– Душенька, успокойся, – сказал он. – Я очень тебя люблю и прошу, чтоб ты не орала, как стерва, отчего твой чудный, милый голосок становится отвратительным и визжащим, как у подвальной крысы, и тогда нет никаких сил жить с такой змеей, а лучше повеситься в лесу, как Иван Сусанин, которого повесили поляки за то, что он неправильно указал им дорогу. Я слишком люблю тебя, но хочу также и уважать, поэтому требую немедленно прекратить скандальные сцены, позорящие тебя и меня, позорящие нас, нашу любовь и затемняющие будущее. Обожание мое переходит всякие границы, но я прошу тебя не пользоваться им в утилитарных целях, а то я когда-нибудь выйду из терпения, и последствия этого будут самые ужасные. И я надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду, потому что я неоднократно говорил тебе это, но ты не внемлешь моим разумным словам, а лишь даешь волю нервам, тоске, унынию и печали неизвестно по какому поводу, ибо нельзя же всерьез считать причиной нашего напряженного разговора вонючую сумму в 125 рублей, которая определена мне как содержание за мою жизнедеятельность на этой земле?
Дама замигала и неожиданно разрыдалась, открыв рот и уткнувшись лицом в подушку, в хрустящую накрахмаленную наволочку. Кавалер, почувствовав угрызения совести, успокоил ее, осушил слезы словами и делами любви, после чего вышел на кухню их двухкомнатной кооперативной квартиры во Втором микрорайоне Теплого Стана, притворив за собой дверь, чтоб жена не слышала, как он оттачивает трехгранным напильником столовый ножик… Чтобы это ей не мешало.
– Несправедливо, несправедливо, – бормотал он, работая.
Жена спала. Он убедился в этом, засунув в дверь комнаты свою круглую плешивую голову, после чего вышел на лестничную клетку и осторожно, пытаясь не звякнуть ключами, крепко запер за собой дверь.
Он прошел несколько кварталов до югославского магазина «Ядран», расположенного в Третьем микрорайоне, и, круто изменив направление своего маршрута, внезапно углубился в зимний городской лес, который тянулся на несколько километров по перпендикуляру от Профсоюзной улицы до Ленинского проспекта, а в продольном направлении тоже на несколько километров – от улицы Теплый Стан до улицы
