– Отработал Ахмадшо с прессой. Вчера во время интервью эти арабы его рванули. Жив или нет, никто не может сказать. Знаю только, что вечером вертолетом сюда перебросили. Куда? В нашем госпитале его нет, точно.
Астманов протянул руку к телефону:
– Я сейчас попытаюсь выяснить. Только отойду? Этот источник с нами дела иметь не хочет… Яда? Сабат хиерар. Хикки… Лап хсан…
Разговор шел на одном из горских языков, совершенно незнакомых Акчурину, но интонации Астманова в прощальной фразе ничего хорошего не сулили.
– Что? Ахмадшо здесь? Жив?
– Живее всех живых, – Астманов удалил из памяти телефона набранный номер, – больше он ничего не скажет.
– Серьезная заявка. А в посольстве на хорошем уровне клянутся, что жив.
– Будет жить ровно столько, сколько им понадобится, чтобы портфели поделить. Теперь колесо закрутится. Только в этой повозке нам места нет. Поехали? В контору?
– Да. Сейчас начнется утро в деревне. Беда одна не приходит. Кстати, ты ведь Хамзату звонил? Обижается?
– Нет. Думаю, боится. Он знаешь как сказал: у вас Дзержинский в канаве валяется, а у нас все государство на его внуках держится.
На этом неприятная тема закончилась. Астманов разлегся на заднем сиденье, Акчурин же, вылезая у бронированных ворот, не оборачиваясь перебросил Астманову плоскую коробочку с сигариллами:
– Это на дорожку. От Сергея. Удачи… Касед.
Хлестнула волна по нервам: знает! Докопался, черт восточный. Ну, конечно, с его-то связями и опытом… И ничего Астманов у Агеева не просил. Известно, какой «крем» в этой коробке…
Верхушка Северного альянса, вопреки предписаниям ислама в отношении усопших, хранила втайне смерть Ахмадшаха Масуда до исхода 14 сентября, уверяя публично, что главком северян жив, отдает приказания и вот-вот приступит к своим обязанностям в полном объеме.
11 сентября 2001 года «Боинги» врезались в здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.
Вечером 7 октября 2001 года на талибов обрушилась «Неукротимая свобода».
Бомбежке подверглись аэропорты и некоторые районы городов Кабул, Кандагар, Джелалабад, Хост, Кундуз, окрестности городов Герат и Мазари-Шариф. Интенсивные бомбово-штурмовые удары продолжались до четырех часов утра 8 октября, в результате чего погибло около двадцати человек в городах Кабул и Кандагар. Злые языки поговаривали, что в основном это были мирные люди. Да разве тут сыщешь правду? Возможно, имелось в виду – спящие?
Одновременно с первыми разрывами бомб в Кабуле войска Северного альянса ринулись в ночную атаку через буераки и многочисленные притоки Кокчи, не встречая организованного сопротивления талибов, не неся ощутимых потерь в живой силе и технике. Правда, корпус журналистов пострадал изрядно: в полуночной сумятице погибли три западных корреспондента. И без всякого следствия было ясно, что их (живых или мертвых) ограбили подчистую, до брючных ремней.
«Неукротимая Свобода» и беспримерно дерзкая ночная атака Северного альянса покрыли смогом неизвестности судьбу 25-тысячной регулярной армии и Исламской милиции талибов, 2 тысяч моджахедов Усамы бен Ладена и его самого, 85 танков «Т-62», 60 «САУ», 80 гаубиц «Д-30», 300 минометов, 8 истребителей, 6 штурмовиков «МиГ-21» и 12 вертолетов «МИ-8». Сгинули, аки обры! Впрочем, цивилизованный мир этим не удивишь! На Востоке армии редко были оплотом государства. Скорее наоборот. Тем более что оплотом международного террора уже был объявлен Ирак.
В конце октября в Лондоне был арестован некто Ясир Ас-Сирри – эмигрант, руководитель малоизвестного Международного Арабского агентства новостей. Арабы, убившие Масуда, работали под его прикрытием. А самого «доктора Ясира» давно подозревали в связи с международным террором и политическими убийствами. Но в Лондоне ни подозрение, ни признание не являются «царицей доказательств». Нет, нет! Никаких далеко идущих выводов.
Три окна
– Ты меня в нюансы не посвящай. Командуй, куда курс держать. Знаешь, особо не стоит светиться, могут припомнить, – серые лучистые глаза испытующе смотрят на Астманова.
– Григорий Вадимыч, как на духу, все сказал, кроме одного, кто мне действительно нужен, остальных не знаю. Но шустрые: полдня, и они там, где я остановился. А потом, кому зелья подсыпят, кому погром учинят, на ляурских прокуратуру навели, а там, знаешь, свои игрушки, как дело представить. А вопрос один – где Астманов и куда он собрался? Мне бы, как в той сказке, ночь простоять, а?
– Вот я и говорю: не люблю я ваши военные дела… Давай на заправку…
Дребезжит по раскаленным улицам Душанбе облезлая «копейка». За рулем морщинистый, скромно одетый европеец. А пройдет «жигуленок» повсюду. Махнет автоматом, как жезлом, дорожный тать, в надежде поживиться-поглумиться, но присмотрится, тут же откозыряет, заулыбается. А как же? С пеленок знакомы: двадцать лет Григорий Азаров был ведущим диктором телевидения. Да и оставался бы, когда бы не бытовой национализм и не мода на «легкий местный акцент». Человек, в сущности, добрый, Азаров не прощал неграмотности, «каши во рту» и справедливо полагал, что телеэкран – самый совершенный детектор лжи: только соври – и все понятно сразу. Подобные взгляды довели его до увольнения и изъятия почетного пропуска на телецентр. И стал Азаров таксистом.
Астманов еще в начале девяностых годов оценил известность отставного «республиканского Левитана». И не только: Азаров прекрасно знал Душанбе и его окрестности, говорил на литературном таджикском языке, знал обычаи южан, северян и памирцев, в самых щекотливых ситуациях проявлял завидное хладнокровие. Да и рука у бывшего тяжелоатлета была еще крепка.
Не раз бы разбили о голову Астманову камеру или диктофон, если бы Азаров в нужный момент не выхватывал его из толпы, отрываясь от «хвостов» в лабиринтах махалля, где половина улочек утыкалась в заборы, а ворота служили тайными переходами.
– Ну, и как ты думаешь отвязаться? – Азаров повертел стодолларовую купюру. – Российских нет? Здесь рубли лучше берут.
– А что так? Лицом к России, в рублевую зону?
– Уморил! Смотри проще – из Эмиратов фальшивой «зелени» навезли – море. Качество – супер! Ни карандаш, ни детектор не берут. Говоришь, в затылок дышат? При таком раскладе они и со мной тебя отыщут.
– На это и рассчитываю. Но чтобы отыскали только меня, и попозже. Сейчас подбрось меня на Маяковского, к Абдурашиду. Пусть знают, что больше мне идти некуда. Попрощаемся душевно на виду у всего махалля. А через два часа подберешь меня у аптеки.
– Огородами к Котовскому? – Азаров кивнул в знак одобрения. Фасад пятиэтажки утопал в зеленом прибое садов.
Урок вчерашнего вторжения пошел Абдурашиду на пользу. Пока не удостоверился, что перед ним бывший шеф собственной персоной, – цепочки он не скинул. От виска через скулу тянулась глубокая царапина. Ничего, теперь будет знать, что ночные телеграммы почтальоны должны просовывать в щелочку под дверью.
– Шеф, я думал, вы не рискнете. – Абдурашид заложил под притолоку внушительный тесак. – Они вас ищут. С этим маймуном, с почты, были еще двое. Один из милиции. Да я его знаю. Помните, когда нас таскали за Сашку-менялу? Спросили, где ваши вещи, где вы спали. Все растрясли. Но ничего не взяли, да я бы и не дал.
– Прости, брат. Не думал, что они так скоро меня найдут. Ну, вернем долги сполна, поверь. А сейчас сделай так… Звони нашим, кого хочешь видеть, всем. Спустись, закажи тандур-кебоб, плов, водки хорошей, фрукты. Не жалей денег – держи, три сотни хватит погулять до ночи? Все. Обсуждению не подлежит. Теперь дальше: ребятам скажешь, что буду попозже. Обязательно буду. А такой компанией вы самого черта встретите. Но вряд ли этот черт явится. Сегодня я его навещу. Лейл аль кадр, да? Ночь определений… Но на всякий случай: я только что был здесь и обещал вернуться. Ну, за подругой поехал. И чтобы музыка была: праздник, понимаешь?
– Усто, я с вами, можно? Дайте порвать сучат!
