– Нет. Делай, как говорю. Кстати, вот это чем сделали? – Астманов показал на царапину.
– Мент зашел сзади, руки выкрутил, а второй, он русский, кольцом резанул, там камни черные, острые…
– Не трогай. Пусть подсохнет. Сдирать, мазать не нужно, а то шрам останется, Иди, и дверь оставь открытой.
Пять лет назад, когда его подчиненных провели через подвалы местного «гэбэ», провоцируя на попытку к бегству, выбивая пинками показания против Астманова – все было понятно. Отыгрались за Лимонова. Астманов, вначале совершенно случайно, сорвал хитроумный план по уничтожению бунтаря на окраинах бывшей империи. Мало того, позже, уже понимая, на что идет, организовал триумфальное завершение «Азиатского похода» национал-большевиков: с конференциями, поездками на границу и застольями. А потом начались «чудеса». Подчиненных Астманова хватали в городе по обвинению в похищении людей, подбрасывали пакетики анаши и прочее. Кульминация – убийство на территории редакции Сашки-менялы. Все было обставлено умело. Сашка уже лет пять хранил в типографском вагончике оборотные деньги и к железному ящику обычно подходил один. А тут вдруг привел клиента. Вместо выгодного обмена получил Сашка шесть ножевых ударов в спину у того же денежного ящика. В районном отделении милиции у свидетелей отчего-то требовали компромат на Астманова, хотя личность убийцы была известна. «Воскресло вновь забытое сказанье»?
Алексей разложил на тахте снаряжение. Саперный камуфлированный комбинезон, пятнистая панама, легкие «берцы», нож-мачете, сигнальный пистолет, фильтр «Родничок», фонарик, флакон с диметилфталатом, накомарник и прочее, из чего было видно – человек собрался в речную зону, в камышовый рай. Пусть ломают голову, прокачивают дивизию, эскадрилью: кто на юг собирается, в Нижний Пяндж или в Шуроабад. А вот то, что нужно в действительности, уже приготовлено и катается в багажнике Азарова. Там, в прочном американском ранце, теплый комбинезон, ботинки с толстой рубчатой подошвой и меховым подбоем, двойной вязки пуховая шапка и перчатки. Вся еда – фляжка коньяка и перетертый с горным медом лесной орех. Что бы ни случилось – этого хватит для перехода через Северный Аличур. А там и хлеб, и проводники найдутся. Есть на этот случай пайцза. С таким пропуском хоть до Читрала!
В середине девяностых на конференции в штабе миротворческих сил Астманова представили наследному принцу Ага-хану IV. Духовный лидер исмаилитов мира благосклонно принял альбом с фотографиями о гуманитарных акциях миротворцев на Памире и в знак благодарности и благословения возложил руку на голову Астманову. Естественно, момент был запечатлен десятком камер. Астманов уже проводил эксперимент с редким снимком. Как-то, по пути в Чашма-и-гарм, показал карточку спутникам. Водитель-памирец, до этого бесстрастно гнавший «уазик» по горной дороге, бросил руль и двумя руками потянулся за карточкой, не веря, что рядом сидит человек, получивший благословение имама. Чуть в обрыв не слетели. Зато потом всю поездку жилось безбедно. Кстати, когда Его Высочество наследный принц (Шах Карим ал-Хусайни) выступал перед единоверцами в Душанбе, то футбольное поле было покрыто исмаилитами, сидящими, по традиции, в присутствии «имама времени». А вот так, в будни, попробуй отыщи адепта этой древней и, может быть, самой загадочной веры. Все правоверные – и точка!
На свет появилась кремовая коробочка с дымящейся сигариллой и чашкой кофе. Однако внутри – не только табак. Сохранил Агеев «последнюю надежду», спасибо. В жестянке, между сигарками, лежали детали однозарядного пистолета-ручки под малокалиберный патрон. В отличие от многочисленных бестолковых аналогов этот «паркер» имел нарезной стволик, удобный кнопочный спуск и легко перезаряжался. Когда-то Астманов сжег коробку патронов, но добился того, чтобы пульки ложились в десятку спортивной мишени с расстояния семи-восьми шагов. Большего и не надо. А про выстрел в упор и говорить нечего. Это и есть истинное назначение «ручки»: выстрел в себя, чтобы не было «мучительно больно за бесцельно прожитые годы», когда застанут врасплох. Нынче садизм процветает, от тупости, конечно. Могут и череп просверлить электродрелью.
Заслышав шаги Абдурашида в прихожей, Алексей присел на подоконник и, развернувшись, соскользнул по газовой трубе в заросли дикой конопли. Удачи тебе, Абдурашид, может быть, увидимся. Только больше не связывайся с кидалами в подземных переходах. Астманов, перемахивая через кроватные спинки и сетки, разделявшие огородики, с улыбкой вспомнил, как Абдурашид просадил всю наличность, и, конечно, не только свою, заигравшись в наперсток на Арбате.
– Не нравишься ты мне, – пробурчал Азаров, когда Алексей вышел из аптеки с увесистым пластиковым пакетом, в котором позвякивали пузырьки. – Я уж подумал, что на тропу войны собрался, а сам половину дорухоны скупил. Заболел чем?
– Это, Вадимыч, огненная вода для моих краснорожих друзей. А насчет тропы ты не ошибся. Но, даю слово, в крайний раз!
Азаров рассмеялся:
– Суеверным стал? Не говоришь «в последний»? Куда едем?
– К нашему госпиталю. Но не останавливайся, заверни в переулочек напротив. Присмотрюсь, а там видно будет.
Гарнизонный госпиталь, как и вся армейская архитектура в Душанбе, будил воспоминания о кавалерии, точнее о конюшнях. С них и начинался Душанбе (до прихода красных кавалеристов – грязный кишлачок с унылым именем «Понедельник» и одним фонарем у дома местного управителя). Но Астманову было не до новейшей истории, он в авральном порядке перебирал варианты встречи с Агеевым. Только он мог описать подручных (или конвой?) Папаясса.
«Атака на Америку» отозвалась и здесь. За корявыми железными воротами госпиталя, нацелив пулемет в лоб входящим, стоял бронетранспортер. Перед вертушкой у КПП маялись в полном пехотном облачении два рослых контрактника. А вот и зацепка! В одном из них Астманов узнал Костю из разведбата, знакомого еще по памирским походам. Нормальный парень: поменял в Хороге две ватные куртки на «травку». Так, его ротный… Минков, кажется? Точно! Был снимок… Два бородатых моджахеда «генерала» Ризвона Садирова смотрят, как бреется на берегу Гунта русский солдат…
– Григорий Вадимыч, я пошел, а ты внимательно посмотри справа-слева, видишь «Тойоту»?
– Леша, успокойся, на ней номера красные, посольские, она от Бараката за нами идет… А ведь ты прав! Чего же они сидят? Хорошо, присмотрю.
Астманов дождался, пока поле обзора «Тойоты» не перекрыл старенький троллейбус, и выскочил наружу. Теперь счет шел на минуты.
– Костя, и как это тебя Минков из разведки отпустил? Здравствуй! Фотография с бородатыми дошла до тебя?
Солдат сощурился, вспоминая, засмеялся:
– Вы, товарищ полковник? Не узнал бы вас в «гражданке», если бы о снимке не сказали. Спасибо, одна память о памирском походе осталась. Я и очерк ваш храню. Теперь уже не верят, что такое могло быть.
Астманов краем глаза уловил движение возле «Тойоты», времени на воспоминания не оставалось:
– Слушай, проведи меня внутрь сам. У меня дело минутное, но светиться нельзя никак. Ты разведчик, поймешь.
– Бывший, – усмехнулся солдат, – сами же сказали. Только Минков меня не отпускал, он ушел в академию, а за ним все старые кадры разбежались. Другое время… Оружие есть у вас?
– Нет ничего. Даже фотоаппарата. Вот авторучка – все мое оружие, – Астманов хлопнул себя по карману, – хочешь, удостоверение редакционное покажу?
– Не надо. Не обижайтесь. Тут строгости со вчерашнего дня, как по башням врезали.
Протест дежурной медсестры солдат пресек гениальным образом:
– На выходе запишешь, Лена, видишь, под охраной идет человек… Вы только побыстрее, товарищ полковник. Я здесь подожду. – Солдат нарочито медленно пошел к бронетранспортеру.
Исхудавший Агеев поднялся навстречу, приложил палец к губам. Молча обнялись. Агеев присел на кровать, набросал несколько строк на знакомом конверте. Значит, был здесь «мурза», и объяснения исключаются.
– Карга, 13.8.00. Седой был у Захира. С ним двое. Командует девка. У тебя?
– По плану. Не трогайте Седого, пусть летит с Захиром. До встречи.
Агеев поднес к конверту язычок пламени зажигалки, усмехнулся, мол, дожили: в своем госпитале в молчанку играть! Вовремя сжег: в коридоре послышался возмущенный голос, зашлепали по линолеуму
