– Так надо, Михаил, здесь ведь нет химии, все удобрения натуральные.
– Ну, брат, с тобой в дуканы ездить хорошо… Не обведут. А на какую должность здесь определили?
– В дивизионную газету. Ответственным секретарем. Знаешь, где редакция?
– Видишь, кунги стоят? Это ТЭЧ вертолетной эскадрильи. А за ними – палатка. Вот это и есть «За Родину». Дивизия сама – за взлеткой. Там мрак: ни кустика, ни ручейка. Они здесь в феврале встали. Ребята из Душанбе, все нормальные хлопцы, хочешь, пойдем, я провожу тебя.
На оживленную тираду высунулся из дукана Рахим, очевидно, решил, что время приспело, и негромко предложил Астманову «свежей» водки.
– Нет, Рахим, – отмахнулся Астманов, – брат улетает, голова должна быть на месте, а мне нельзя, по той же причине, что и тебе, – и видя, что дуканщик пытается понять взаимосвязь, поднял глаза к небу. – …О вреде вина и майсиры вы знаете, а о пользе я вам не скажу…
Дуканщик округлил глаза и скрылся с важнейшей новостью. Этот странный мушавер дал понять, что следует установлениям Корана. Астманов же внутренне усмехнулся – прием штабс-капитана Снесарева сработал безотказно. В своем блестящем курсе лекций «Афган», будучи начальником Академии РККА, Снесарев упоминал случай, когда, отказавшись от употребления спиртного, он прослыл среди киргизов и узбеков в Афганистане «скрытым мусульманином». Наградой штабс-капитану были доверие и информация, естественно. На эту же награду рассчитывал и Астманов, который, однако, водку пил, иногда и до потери пульса. Но всегда не поздно начать новую жизнь.
– Миша, как тут в целом?
– Люди везде есть, – философски заметил десантник. – Хотя свои порой хуже «духов».
– А внизу, в Кундузе?
– Ночью услышишь. Как стемнеет – сущий салют начинается. И все норовят трассерами… А чтобы мои хлопцы утром на дороге парочку мин не сняли, редко такое бывает…
Под навесом у стоянки началось движение. Народ с сумками потянулся к стоянке.
– Ну, кажется, погоду привезли, – поднялся прапорщик. – Пойдем, Леша, тебе все одно через стоянку идти, возьмешь левее, там ворота ТЭЧ, патрульному, если остановит, скажешь, что в редакцию идешь – это вместо пароля.
– Спасибо за знакомство, Миша, я тут еще посижу, неохота по жаре плестись, а сумки мои пацану отдай. Счастливо тебе добраться. – Перейдя на узбекский, Астманов попросил дуканщика, чтобы его помощник поднес его багаж к лавке.
Взгляд непроизвольно упал на искусственный ручеек. Под ногами – вытоптанный, серый суглинок, а по бережкам этой тощей струйки – густая зеленая бровка. И затянуло этим сочным цветом в приятные воспоминания, в то особое течение мыслей, которое недаром зовется восточным кайфом… Михаил махнул приветственно рукой, показывая, что передал сумки баче… Давай, брат, лети, может быть, еще и посидим.
Сбоку раздался негромкий голос:
– Мушавер, нужно закрывать дукан, после пяти машины не выпускают, а оставаться мне здесь нельзя. – Рахим подсел на освободившуюся табуретку.
– Рахим, хорошее у тебя имя, и чай хороший. Меня называй, пожалуйста, Алишер. Я не советник, буду служить здесь. А теперь, брат, слушай, зачем я пришел к тебе и какой помощи прошу. Вещи свои и одежду я оставлю здесь. Ты подвезешь меня к гостинице «Спинзар». Я в Кундузе не был, все на твоей совести. Утром заберешь… Когда сможешь?
– Это опасно, мушавер… Я совсем не знаю тебя… Я простой торговец…
– Об этом расскажешь тем, кто у тебя базарный хабар собирает. Тяжело, да, Рахим, в Кундузе – контрразведка, здесь разведка, да еще не одна, ночью воины Аллаха… А тут еще я на твою голову… Когда ты меня заберешь от «Спинзара»?
– В семь часов, по нашему времени. Полтора часа вперед от вашего времени.
– Спасибо, дорогой. Часы я у тебя не буду брать. А время я еще в Ташкенте перевел… Да не ломай голову. Какая разница, через два-три дня я бы попросил тебя об этом же. Вот, возьми мои документы, – Астманов вынул из нагрудного кармана тонкую стопку риалов, отделил пять бумажек, с удовлетворением заметив, как блеснули темно-карие глаза Рахима, – а мне достань прямо сейчас одежду, как у тебя, хоть свою снимай, не нужно новую, это потом.
– Мушавер, я не смогу тебя доставить назад. Когда возвращаюсь сюда, то ваши, внизу на дороге, проверяют пропуска.
– Молодец, Рахим, но это моя забота. К тебе вопросов не будет. А если будут, после моего возвращения все можешь изложить хоть в мечети, на общей молитве, если кому-то будет интересно.
В шестнадцать тридцать по кабульскому времени через выносной контрольно-пропускной пункт перед въездом на майдон (площадь), так местные именовали аэропорт, притормозил расписной грузовичок Рахима. Дежурный сержант в громоздком бронежилете и каске, обтянутой куском песчаной маскировочной сети, минут пять обсуждал с Рахимом список заказов, отсчитывал засаленные ветхие афгани и, оглянувшись по сторонам, вынес из будки две армейские канистры, поблескивающие от стекающего дизтоплива.
Хлопнула деревянная дверца грузовичка, скрипнул шлагбаум.
– Рохи сафед, маймун, – с московским говорком осклабился дежурный, поглядев на афганца, скукожившегося в тесном ящике над кабиной. Тот, обернувший половину лица концом чалмы, прижал руку к сердцу и, соглашаясь, закивал. Только вот пристально глянул… Услышал небось про обезьяну.
– Ты его раньше видел? – спросил дежурный своего помощника, вернувшегося от шлагбаума.
– Кого? – недоуменно переспросил солдат-узбек.
– Ну, того, что наверху сидел, в ящике. Сдается мне, что утром, когда на смену шли, я видел его в аэропорту, но только он был в нашей форме, в «хэбэшке» и в фуре зеленой… Старлей. Показалось?
– Точно, показалось! – радостно сказал молодой. – Он, когда на шоссе выезжали, закуривал. Сигарету облизал. Так только афганцы делают, которые травку курят.
– Надо было его пощупать, – буркнул сержант. – Да с Рахимом неохота ссориться.
Эх, сержант Модников, видел ты свою смерть. Да ведь как бывает? Через двадцать лет ни ты ее, ни она тебя не вспомнит…
Один патрон – один душман
Гостиница хлопковой компании «Спинзар» – опорный пункт Апрельской революции в Кундузе. Ухоженную двухэтажную виллу за высоким каменным забором «пассионарии» незамедлительно превратили в свой штаб. К весне 1980 года аккуратный домик превратился в закопченную трущобу, набитую суровыми революционно настроенными людьми и оружием. К ночи Кундуз становился полем боя, а такие объекты, как местная тюрьма, комендатура советских войск и «Спинзар» – бастионами народно-демократического строя.
Астманову не без труда удалось вызвать товарища Темира на КПП. Офицер царандоя, местной милиции, охранявшей «Спинзар», вознамерился обыскать позднего посетителя и уже было запустил руку в его просторные «шальвари камис», выискивая оружие, но Астманов, негромко, на фарси, предупредил:
– Пошарь у своих бача-бозов…
Царандоевец, таджик, худой как смерть, опешил, потом вспыхнул, схватился за кобуру, и кто знает, какой оборот приняло бы дело, но к воротам, заложенным мешками с песком, уже подходили иранцы.
Рекомендация Хуршеда оказала свое действие, хотя «тудешники» осторожничали – слишком уж необычный гость появился у них к ночи. Чай, вежливые расспросы о здоровье, о делах общего знакомого… Астманов вытерпел все, что предписывал этикет в данном случае, а затем предложил Темиру подышать свежим воздухом в беседке под огромными соснами.
– Возможно, мне понадобится ваша помощь в Мазари-Шарифе, – без обиняков начал Астманов, – мне здесь служить два года, всякое может быть, Темир. В Союзе, думаю, сочтемся. Я у вас не смогу бывать. Как ни маскируйся – вычислят, пойдут расспросы – мне это не нужно.
– Нам тоже, – в тон ответил иранец. – Хуршед там неплохо устроился. А здесь все по-другому. Мы раздражаем новую власть. Она ищет контакты с аятоллой. Ваши тоже двурушничают. Революция, революция… Да им важно, что Хомейни задницу американцам надирает. Тебе скажу – мы уходим отсюда, –
