его бедром, приблизилась настолько, что обдавала его своим теплом:
– Так стану твоей. Ты откажешься от такого тела?
Губы Сонетки – чувственные, жадные – встретились с его губами. С этого момента он словно разделился на две части: верхнюю и нижнюю. Верхняя часть, где находится думающий аппарат, память и запреты, полностью отказала, а в нижней части горел пожар. Сонетка была очень умелая, она разожгла этот пожар до последней стадии, не давая опомниться. Ее губы, зубы, язык, пальцы, тело привели Николая в состояние исступления...
Очнулся, когда наступила разрядка и сознание постепенно возвращалось. Сонетка сидела на нем, дышала часто, была покрыта бисеринами пота, а его пальцы сжимали ее бедра. Николай похолодел, не веря в то, что произошло. Сонетка в бессилии упала рядом... и только тогда он подумал о Вере. Приподнявшись на локтях, растерянно обозрел себя голого, не помнил, как это случилось, как Сонетка раздевала его. А он не только не воспротивился, наоборот, от ее бесстыдных ласк сразу завелся...
– Не уходи, – положив мягкую, как у кошки, ладонь на его живот, произнесла Сонетка с томностью в голосе.
– Надо идти, Кобыла придет...
– Не придет, – заверила Сонетка, поглаживая низ его живота.
Николай понял, что сейчас второй раз случится непоправимое. Он вскочил и принялся одеваться, стараясь не смотреть на обнаженное, соблазнительное тело Сонетки. Он ненавидел ее. Ненавидел себя.
Она дала ему пуловер, не соизволив хотя бы для приличия набросить халат, проводила до двери. Он все же нашел в себе силы дежурно поцеловать ее на прощание, ведь человек, выбравший судьбу вора, который большую часть проводит по тюрьмам, никогда не откажется от женщины, никогда не оттолкнет ее. Все получилось натурально. Но противно...
Домой Николай шел бешено злым. Он представлял Веру в постели с другим и задыхался от ревности, оскорбления, брезгливости. Но это не Вера поддалась искушению, а он, его жена не подпустила б к себе чужого мужчину. А каково ей будет узнать? Николай видел ее глаза, ощущал через них ее боль, поэтому решил: не скажет. Молчание не расколет их на две половины – до измены и после. Не скажет, нет. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и в сотый раз в бессилии мычал, как безмозглый бык. Попадись ему кто по дороге, задень его мало-мальски обидным словом – плохо пришлось бы обидчику. Это был бы ответ собственному животному инстинкту, но, на его счастье, улицы были безлюдными.
Едва вошел в квартиру и повернул ключ в замочной скважине, как Парася нарисовалась, высунув кудрявую голову в дверную щель:
– Это вы, Николай Карлович? А я думаю, хто это так поздно? Ой, Николай Карлович, вы ж обещали браслетку починить...
– Починю, – толкая дверь, пообещал он.
– Так я сичас занесу? – заиграла она бровями.
– Завтра. – К ее неудовольствию, он скрылся в своей конуре.
Николай рухнул на стул, положил руки на стол и упал головой на них. Где та грань, за которой теряется лицо, душа, сила? Он явственно ощущал, как ломался, становясь другим человеком – слабым, безвольным, гнусным.
В дверь постучали, Николай недовольно крикнул:
– Завтра, Парася Назаровна.
– Это я, Нико. – Зашла Раймонда Багратионовна. – Ты пришел так поздно, а Верико нет, я спросить: не нужно ли чего?
У него не было сил сказать «нет», он лишь отрицательно качнул головой, свесив ее низко на грудь. Раймонда Багратионовна подошла вплотную, кисти шерстяной шали, наброшенной на худенькие плечи, коснулись его плеча, потом она положила свою коричневую и морщинистую руку ему на голову:
– Нико, у тебя неприятности?
– Нет... Да. Мне плохо, тетя Раймонда.
– Пройдет, Нико. Ты молодой и сильный. Страшно, когда теряешь близких, остальное пережить можно.
– А если теряю себя?
– Так кажется, Нико. Не задумывается, что теряет себя, только слабый человек, он покорно идет туда, куда несет его безволие. А сильный переживет временную слабость, которую рождают обстоятельства, распрямит спину и выйдет обновленным. Поверь, Нико, я стара, знаю много, вижу многое.
Он взял ее руку, с минуту рассматривал выступающие вены, утолщенные суставы пальцев, сморщенную тонкую кожу. И приложился губами.
– Спасибо, тетя Раймонда.
– Поспи, Нико. Сон укрощает душу, когда она бунтует.
Раймонда Багратионовна ушла, а он, не раздеваясь, лег на кровать, решив, что больше не посмотрит в сторону Сонетки.
Вечером следующего дня лил дождь. Николай, находясь все в том же состоянии упадка, после работы решил заглянуть к Вере, но его встретил Фургон:
– Викинг, тебя зовет...
Викинг с размаху, от всей души вмазал ему кулаком по скуле. Фургон летел, пока не врезался в ограду парка.
– Викинг, ты чего?! – пролепетал Фургон, придя в себя. – Из-за вчерашнего? Так я не знал... Всех сомнительных проверяют, так положено...
– Что-то я не слышал, чтоб подставляли на деле, – зло бросил Николай и пошел дальше. Фургон его до- гнал.
– Кобыла экзаменует, как ему вздумается. Он – бондарь (главарь).
– Плевал я на Кобылу, да и на тебя.
– Погоди. Он зовет тебя, делиться собрался.
Было бы совсем ненормально – отказаться от добычи, воры так не поступают, наоборот, из горла выдирают. Да и цель свою Николай помнил, поэтому сели на трамвай, поехали в «Гильдию».
Стоило ему увидеть Сонетку в декольте, с влажными глазами шлюхи, как его снова обуяла похоть, однако Николай твердо решил не путаться с ней. Он сел на стул, не поздоровавшись, остановив враждебный взгляд на Кобыле, а тому было без разницы, какой осадок остался у Викинга.
– Ажурно поработал, – похвалил он.
– А ты подло, – сказал Николай.
– Погаси запал, Викинг, – ласкал ухо голосом Кобыла. – Или ты плохо правила знаешь? Напомню: подчиняются главному, как на заводе.
– Где моя доля?
– Завтра получишь, когда примет маклак.
– Пойдем к нему вместе, – ультимативно заявил Николай. – Уж извини, Кобыла, а я не доверяю тебе, твои правила мне тоже не нравятся.
– Ха-ха-ха... – рассмеялся Кобыла, смех у него был блеющий, не искренний. – Ты мне нравишься, смелый. Ну, лады, пойдешь со мной.
Николай выпил предложенную рюмку водки, занюхал кулаком и ушел, не попрощавшись. Конечно, он вел себя вызывающе, независимо, а таким везде тяжело – и на дне, и в обычной жизни. Везде своя иерархия, ей следовало подчиняться, в противном случае наказание не заставит себя ждать. К Вере он пока не мог пойти, было стыдно смотреть ей в глаза, поэтому поплелся домой.
Маклак – маленький и толстенький человечек с реденькими волосами и подвижным лицом – рассматривал каждую вещь через лупу. Конечно, оценил намного ниже истинной стоимости – за риск теперь уже с его стороны, ведь ему предстояло продать краденое. Однако Николай получил в руки такую сумму, какой никогда раньше не держал. Ему было все равно, утаил ли Кобыла часть вещей, пряча деньги, он спросил маклака:
– Монеты старинные есть?
– Зачем тебе монеты? – поинтересовался Кобыла.
