руках тряпка с фонариком, купол над головой будет лишним. Леся решительно скинула халат, осталась в коротенькой ночнушке на тонких бретелях. Тапочки взяла в руки – куда еще зонт? – и выскользнула за дверь.
У, какой холоднющий весенний душ! Продвигаясь вперед босиком и на цыпочках, Леся ежилась под струями, а когда сверкала молния, останавливалась и крепко зажмуривалась. Безобразная погода. А раньше Леся любила грозу, но находясь в помещении. Вот и калитка. Леся выбралась в общий двор, и на нее зарычали шавки из будки.
– Фу, крысы! – тихо приструнила их Леся. И пригрозила: – Ни куска не получите, если шум поднимете!
Однако под дождь шавки не выскочили – умные. Теперь надо пройти мимо окон Полыни. Вредная старуха наверняка и во сне видит, кто бродит под ее окнами. Леся присела и на корточках двинулась к парадной двери. И кто называл эту дверь парадной? Обшарпанная, старая, держится на честном слове. И такой же старый фонарь над ней, наверное, его повесил купец, строивший дом. Так, окна Полыни позади…
О, как замечательно, что присела! И замечательно, что не успела пройти мимо маленького столика, на котором Полынь чистит рыбу, отчего он и воняет, как рыболовецкое судно. Потому что парадная дверь вдруг открылась. Правда, Леся едва не вскрикнула от неожиданности. Притаившись, она выглядывала из-за стола одним глазом. А дождь холодный, как снег, неприятно бил по спине.
Сначала из парадного выскочил купол зонтика, который пора выбросить на помойку, затем вышел…. Лобзень! Огляделся, как вор, и буквально скачками помчался за угол, то есть к себе.
– Что он там делал? – чуть слышно произнесла Леся.
Явно не к сорнякам в гости заходил, у них в окнах темно. Значит, к Борьке? Да, да, он был именно там! Иначе зачем надел перчатки? Сейчас не зима, а весна, почти лето. А потому и надел, чтоб не оставить отпечатков! Какое счастье, что Леся не вышла из своей квартиры раньше!
– Вот ты и попался! – злорадно прошептала она в адрес Лобзеня.
Теперь Леся быстро добежала до двери, вошла, дрожа от холода. Положила тапочки на пол, сунула в них ноги. Хоть и плоха сегодня ее головка, а варит, сообразила, что мокрые следы останутся, почему и несла тапочки в руках.
По скрипучей лестнице она поднималась крайне осторожно. Дверь Борьки… Ее не заперли. Кстати, не закрывать дверь предложил кто? Лобзень! И ментов вызвать завтра – тоже его идея. Ах как интересно! Может, он и убил? Убил, а сейчас ходил в гости к трупу. Тогда ей незачем лезть в апартаменты дерьмового короля.
Леся собралась было повернуть назад… Но! Юрка был у Борьки, был и не сказал ей. А не сказал, потому что он убил. Может, Лобзень улики подбросил, чтоб Юрка не отвертелся? Взял какую-нибудь вещь, принадлежащую мужу, и подбросил. Надо войти. Леся решительно взялась за ручку, но вдруг замерла, как перед прыжком в воду с десятиметровой вышки.
Тут-то и нагрянули все страхи, какие существуют. Поднялись со дна души, сжали сердце до боли, отчего в глазах поплыло. Там же труп лежит!
«Ну и пусть лежит, – принялась уговаривать себя не трусить Леся. – Он труп, ничего мне не сделает. Он сам по себе, а я сама… по себе…»
Страшно – аж жуть! Страшно, но Леся вошла, сразу включила фонарик и панически обвела им небольшую прихожую – чего доброго, Борькин труп уже поджидает ее. Как выйдет из комнаты, как нападет на жену своего убийцы и начнет терзать, терзать… Фу-ух, от одних фантазий можно тоже стать трупом. Надо взять себя в руки, ей следует быть хладнокровной. Впрочем, кровь в жилах Леси на самом деле застыла.
Луч устремился в комнату, но слабенький. Сверкнула молния, и Леся от ее вспышки едва не лишилась чувств. Одна радость, то есть не радость вовсе, а успокоение: Борис лежит там, где лежал, – у камина.
Вечером жильцы, сбежавшись на дикие вопли Полыни, не двинулись дальше прихожей, стояли в проеме. Только Юра немного ближе подошел к трупу, потом сообщил, что у Борьки пробита голова где-то на затылке. Вот-вот, Юрик оставил отпечатки обуви! А если они боролись, то на полу возле трупа тоже есть его отпечатки, но пальцев, или кулаков, или еще чего-то.
Какой кошмар – надо вытереть пол возле Борьки! А там кровь! Ко всему прочему, Лесю затошнило, но она продолжала себя уговарить. Это же всего минута дела! Ага, одна минута, но шестьдесят секунд. Ой, про секунды лучше не думать… Итак, одна минута и – свобода. Свобода для нее, для мужа. Надо постараться дышать пореже, тогда не будет так тошнить. Выставив фонарик, Леся медленно двинулась к трупу. Шаг – остановка, шаг – остановка, шаг…
Покойник лежал ногами к ней. И если б он просто лежал, как все нормальные покойники… Любому станет дурно, если только представить, что ты ночью наедине с трупом. А Леся здесь наяву видит его приподнятую голову, упирающуюся подбородком в грудь, затылком лежащую в упор к низенькой каминной решетке. И от этого кидает в дрожь, да еще его глаза… Они открыты! Открыты, будто Борька жив и смотрит точно на Лесю! Будто молча говорит: иди ко мне, иди… И молнии сверкают – полнейшая жуть!
На полпути Леся остановилась, захныкала:
– О боже, я не могу…
Но тогда Юрка сядет за убийство – давило на мозги. А внутренний голос спросил: ты готова жить без него долгие годы?
– Нет, не хочу долгие годы без него, – вслух ответила Леся. – Раз пришла, вошла, то как-нибудь и остальное сделаю.
Леся приблизилась к покойнику, проглотив тошноту вперемежку с отвращением, присела рядом и, стараясь на него не смотреть (хотя посмотреть тянуло невозможно), заелозила по полу сухой тряпкой, освещая место фонариком.
– Господи, лишь бы пятна крови не задеть. Ой, мамочка… я сейчас умру… или меня вырве… или то и другое вместе…
Протерла пол у локтя и бедра трупа (по ее мнению, именно здесь мог оставить отпечатки Юра), выше уже была лужа крови. И ничего не случилось, Борька не ожил. Теперь то же самое с другой стороны… Леся
