приличнее ему было бы сидеть в Совете сонгов — в таком-то возрасте. А вместо этого его занесло на Север…
— И тебя вместе с ним?
Я запнулась. Для них, конечно, не было секретом, что мы контролируем их передвижения на человеческой территории — это было очевидно. Но как удачно он напал на причину моей нервозности! Совпадение ли это было, или он уже тогда что-то знал обо мне? Имея дело с Воронами, как-то перестаешь верить в совпадения, но если они уже тогда знали, кто я, и знали мою историю…
— Ты прости, — сказала я, — но просто странно, что Ворон в таком возрасте предпочитает реальный мир…
Я снова запнулась. Уж этого-то не следовало говорить, это могло быть воспринято и как оскорбление, эта фраза означала, в сущности, что он не имеет способностей к тому, что бы идти по пути Духа, для Ворона это тяжелейшее оскорбление.
— Когда мы вернемся, он станет сонгом. Это его последняя миссия.
— Сколько ему лет?
— Зачем ты спрашиваешь, если знаешь?
Если ты не знаешь, какая ты, к черту, espero? — хотел он сказать.
— Ну не двести же?
— Сто восемьдесят девять, — тихо сказал веклинг, — А ты думала, что двести?
Я кивнула, поправила лезущие в глаза волосы. Я чувствовала себя несколько пристыженной: espero — на одиннадцать лет ошибиться. Теперь можно было не удивляться тому, что он еще дарсай, в сто восемьдесят-сто восемьдесят пять дарсаи еще бывают.
— Он сильно сдал за последнюю неделю, — так же тихо продолжал веклинг, — Мы думали, он умрет, он двое суток не приходил в себя.
— После ранения?
— Да. Здесь легко ошибиться.
— Ну, — сказала я, — ты уж совсем меня за дурочку держишь. Он вообще не похож на стратега.
— Я знаю, но это не от возраста…. У всех же по-разному, — не совсем понятно сказал веклинг, — Он давно уже такой…. Со ста пятидесяти или даже со ста сорока…
— Почему ему в сто пятьдесят не дали сонга? (Это был пограничный, самый ранний возраст для присвоения звания провидца).
— Поссорился с Советом.
— Что, серьезно? — удивилась я (я никогда о таком не слышала, и попробовал бы кто-то у нас поссориться с Советом хэррингов), — У вас такой злопамятный Совет? Уж сорок лет прошло…. И потом, чинить препятствия…
'Идущим по пути Духа', — хотела я сказать. Звание сонга и существует для того, чтобы тем, кто далеко зашел по пути Духа, не было препятствий в их путешествиях, чтобы дела войны больше не отвлекали их. Верхушкой воинской иерархии, в сущности, являются дарсаи — стратеги, сонги не имеют отношения к военным делам, они имеют право жить, где угодно, и заниматься, чем угодно. Но я не стала продолжать фразу, оттого, что не верила веклингу: чтобы Совет держал в действующих стратегах того, кто уже в сто пятьдесят мог стать провидцем? Держал сорок лет — насильно? Он мог только добровольно согласиться на это. Но даже тогда я не подумала о том, для чего это было нужно. Мимо скольких предостережений я прошла, уму непостижимо! Нет, я не жалею о своей судьбе, но лишь поражаюсь тому, какой безвольной игрушкой я была в ее руках. Как тут не поверить в силу предназначения!
— На вас кто-то напал?
— Угу.
— Охотники?
Прекрасное лицо веклинга на миг выразило недоумение.
— Нет, — сказал он, — это были не Охотники. Но бойцы хорошие, мы еле ушли от них.
— Ты их рассмотрел?
— Н-нет… Дело было ночью, да еще и в дождь.
— Но это были не Охотники?
— У них были топоры и кривые сабли, не мечи…
Меня вдруг пробрала дрожь: боевые топоры? кривые сабли? Господи, с кем же они дрались? Ворон внимательно и серьезно смотрел на меня: от него не укрылось мое волнение.
— Ты знаешь, кто это был, тцаль?
— Я не уверена, — пробормотала я.
— Вот как?
Тогда я посмотрела ему в глаза. 'А знает ли он сам? — думала я, — Ведь, наверняка, знает, разве не за этим они сюда приехали?' Надо было, наконец, прояснить ситуацию.
— Кое-кто считает, — сказала я, — что вы приехали сюда, чтобы заключить с ними союз.
— С кем?
— С нильфами.
Я ожидала, что он отреагирует на это слово, но не так. Он только замер и насторожился, ничего не выразилось ни в его лице, ни в глазах, я лишь почувствовала его внутреннее напряжение.
— Это так?
— Поговори с дарсаем, — вдруг сказал он тихо, — Может, он тебе и скажет. Извини, я пойду.
С самым равнодушным видом он повернулся было к двери, но я поймала его за рукав. Ворон вопросительно оглянулся.
— Я схожу за сумкой с травами, потом осмотрю вас.
Веклинг безразлично кивнул и ушел. Хлопнула дверь. Я осталась в коридоре одна и, прислонившись лбом к каменной кладке, закрыла глаза. Камень был холодным и влажным. Отчего-то к глазам моим подступали слезы и перехватывало дыхание. Но не хватало мне еще расплакаться в чужой крепости, в коридоре, где кто угодно мог увидеть мои слезы.
Скорым шагом, с запрокинутой головой, я вбежала в свою комнату и, закрыв дверь, разрыдалась; и эти слезы — абсолютно беспричинные — были первыми за всю мою жизнь Охотника.
Глава 4 Будни
Всю ночь шел снег, и когда я проснулась утром, он лежал уже всюду. К утру ударил мороз, и небо очистилось, стало ясным и прозрачным, как ломкое стекло. Зари не было, и в чистом бледно-голубом небе над рекой и дальними холмами всходил пылающий алым ясным светом солнечный диск. Ровная тихая белизна покрыла весь мир — и холмы за рекой, и поля, и горные склоны, и еще вчера грязный, в слякотных лужах двор крепости. Все было одинаково бело вокруг, не видны были дороги, только маленькая меловая речушка все так же петляла меж сугробов, да леса чернели на склонах. На карнизе блестел иней. Был тот самый момент утра, когда все синеватые сумеречные тени уже исчезли, но солнце взошло еще не настолько, чтобы блеском снег слепил глаза, и снежный покров являлся в своей первозданной чистейшей белизне. Воздух был морозен и свеж, ни единый запах не нарушал его, все запахи замерзли и были погребены под снегом. Как завороженная, стояла я у окна и, обхватив себя за плечи, смотрела на то, что случилось с миром за ночь. Вот она — зима. Подумать только, какое странное и страшное время года, так, наверное, будет выглядеть мир после конца света, так же будет все вокруг бело, безжизненно и мертво, не будет ни красок, ни звуков, ни запахов, только холод и чистейшая белизна. Как они живут здесь на Севере? Здесь снег лежит, наверное, месяцев пять, почти полгода, выпадает в ноябре и не тает почти до середины апреля. Я бы не вынесла этого: каждый день, каждый час смотреть на этот мертвый белый мир — и мерзнуть, в конце концов! Как можно жить в этом холоде? Моя привычная одежда не годилась для этого климата — в тунике у меня ужасно мерзли руки, а рубахи с рукавами я сроду не носила. Как сказал поэт:
