думаю, никто из нас не смог бы попасть в этот храм иначе, чем в цепях и с ошейником на шее…. И там я увидел статую их бога, убивающего людей. Знаешь, о чем они молятся, тцаль? Они говорят: 'Боже, убей сегодня еще одного человека'.
— Почему?
— Они считают, что у них было все, и божья благодать была с ними. Они считают, что раньше люди были такими, как они, или они были такими, как люди. Что это был один народ. И однажды этот народ разделился, и одна часть, та, которая стала людьми, прокляла другую часть и прогнала далеко на север. И проклятие это было таково, что те, кто принадлежал к проклятой половине, стали похожи на животных.
— Странная история.
— Но так могло быть, согласись.
— Разве что очень давно. Человечество существует сорок тысяч лет, как у нильфов может сохраниться предание такой древности?
— Мне-то откуда знать?
— Как тебе удалось бежать оттуда?
— Они меня отпустили. Просто отпустили. Поняли, что я не человек. Мы шли туда зимой, а когда меня выпустили, было лето — на мое счастье. Иначе бы я просто не добрался бы и до границ их страны, замерз бы по дороге.
— А во второй раз?
— Во второй… Мы договорились с ними, и они позволили нам обыскать библиотеки храма. Книги там не было.
— Может быть, она хранилась в другом месте, — пробормотала я, — А может, они ее спрятали.
— А зачем? Эта книга для них ничего не значит. Если они забрали ее, то просто как трофей.
— И хранили ее семь столетий?
— Ну, будто ты не знаешь, как хранятся такие вещи. Бросили где-нибудь в библиотеке, ну, и лежала там все это время.
— Но вы ее не нашли?
— Нет.
Мы замолчали. По черному небу медленно летело черное облачко, заслоняя звезды. Дорога сузилась. Сбоку вырастали темные скалы, закрывающие небо. Слышны стали голоса верховых, ехавших впереди, и звяканье сбруи. Вдруг впереди раздался шум и множество голосов.
— Эй! Стой!
— Там, остановитесь!
— Тпру…. Стой, — говорили просыпающиеся возницы.
Кто-то, подошедший к телеге, остановил лошадей.
— Что там? — спросила я, поднимая голову.
— Телега перевернулась, — ответил мне хриплый крестьянский голос, — В темноте на камень наехали. Вишь, горы-то кругом. Дорога плохая.
Я снова легла. Человек, остановивший лошадей, не уходил. Послышались чиркающие звуки ударов кремня об огниво, впереди засветился маленький красный огонек, и запахло табачным дымом. Слышно было, как он похлопывает по боку лошадь, не желающую стоять смирно и переступающую с ноги на ногу.
— Да-а… — сказал он вдруг, непонятно, к кому обращаясь, — Да-а, война. Вот оно как…
Сладкий табачный запах плыл в сыром воздухе. Что-то странно приятное было в этом, что-то уютное.
— Эй, Рот! — крикнул кто-то, — Рот, иди сюда!
— Сейчас! — хрипло крикнул человек, стоявший возле нашей телеги.
Слышно было, как он удаляется, откашливаясь. Красный огонек уплывал куда-то в сторону и скоро скрылся в темноте.
— Drokoro? (Ты спишь?) — спросил дарсай.
— Нет.
Мы снова замолчали. Ворон повернулся на бок лицом ко мне и обнял меня, прижимая к себе. Теперь я видела его сиявшие в темноте глаза. Скоро они стали закрываться, дыхание его стало тише и ровнее.
— Чем она так важна, это книга? — не выдержала я, наконец.
Его глаза снова открылись. Он тихо вздохнул, устраиваясь поудобнее, потом заговорил.
— Если бы ты знала, — сказал он, — что где-то, в какой-то книге записано все будущее Охотников, разве бы ты не захотела получить ее?
— Пожалуй, — сказала я, — но…
— Мы мало уважаем и ценим этот мир, но живем-то мы здесь, — сказал дарсай, — И жизнь в этом мире для нашего народа всегда была нелегка, ты это знаешь. Часто случались времена, когда мы находились на грани полного исчезновения. И каждый из нас, кроме тех, кто зашел по пути Духа настолько далеко, что уже не способен обратить свои мысли к этому миру, каждый из нас выполняет свой долг перед народом, а потом уже занимается своей жизнью и совершенствованием своего духа. Ты все это знаешь, тцаль.
— Да, — сказала я, — Я это знаю.
— Мне эта книга безразлична, — продолжал он, — Я уже стар, и мне недолго осталось жить в этом мире. И меня, в сущности, не волнует судьба моих детей и внуков, пусть живут, как знают. И судьба народа меня тоже не волнует. Никто из нас не боится умирать: этот мир не самый приятный из миров. Но Совет сонгов для того и нужен, чтобы заботиться о судьбе народа в этом мире, ибо мы вынуждены рождаться и жить именно здесь. И им эта книга нужна. И поэтому я должен найти ее, понимаешь, тцаль?
— Да, — сказала я, — Я понимаю. Но что ты собираешься делать, объехать страну нильфов вдоль и поперек? Ты ведь не знаешь, где ее искать.
— Я знаю, — отозвался он, — Я знаю точно.
— Откуда? — сказала я.
Он не отвечал.
— Что ты молчишь?
— Знаешь, сколько я занимаюсь этими поисками? Больше ста пятидесяти лет, иным не дано даже прожить столько. По-твоему я не могу знать, где находиться предмет моих поисков?
Этот довод показался мне несколько спорным, но я промолчала. 'Да, конечно, все мы живем предвидением, — думала я, глядя в черное небо, — но есть же разница между предсказанием будущего или чтением мыслей и определением местонахождения предмета, которого ты даже никогда не видел и который не могут найти семь столетий'. Что-то очень странное было в его голосе, когда он сказал: 'я знаю', — что-то неправильное. Он говорил так, словно сам куда-то положил эту чертову книгу. Не было, впрочем, ничего невозможного в его утверждении. Если ты ищешь что-то сто пятьдесят лет, то, в конце концов, ты действительно можешь знать, куда тебе идти дальше; и ведь он по сути своей давно уже был провидцем, ему это могло быть доступно. Но семь столетий Вороны ищут эту книгу; ее, наверное, искали и те, кто обладал большим даром предвидения, почему же ее до сих пор не нашли, если это возможно подобным образом?
Он усмехнулся, подслушав мои мысли. И то, что он сказал потом, было его маленькой местью за мое недоверие — я уверена в этом.
— Книга Занда, — сказал он, — хранится в некой Кукушкиной крепости…
При звуках его голоса, произнесшего эти слова, я обмерла. Я лежала и смотрела в звездное небо, уже ничего не понимая и не желая понимать. То, что он сказал, многое меняло, и для меня тоже, но я не могла тогда думать, все мои мыслительные способности замерли вместе со мной, и единственное, что я ощущала тогда, это обида на судьбу. Ну, вот, в Кукушкиной крепости. В Кукушкиной крепости!
— В конечном счете, — продолжал дарсай, — мы искали Эссу Дарринг. И я не сразу понял, что мы ищем — тебя.
Меня охватила внезапная, совершенно детская злость. Почему все словно сговорились напоминать мне о моем прошлом? При чем здесь я?! почему даже поиски этой дурацкой книги должны привести ко мне
