Вспомнила фамилию?
– Я знаю адрес его московской квартиры, жила там целый год с Пашкой! Он оставил ему ключи, попросил присматривать за имуществом, вот мы и присматривали! Я спала на его диване, мылась в его ванне, смотрела его телевизор, только вот лично познакомиться не удалось! Ну ничего! Фамилию и прочие радости мне сообщат в паспортном столе!
– Что же ты молчала?! – Ольга даже задохнулась от нахлынувших чувств. – А... Как же на него не вышли четыре года назад, когда твой Пашка пропал?! Что, до паспортного стола не добрались?! Запрос в Грецию по поводу этого Михаила, и он бы живо рассказал, какого дьявола несчастного парня понесло на Эвию!
Вместо ответа Таня только застонала, вцепившись пальцами в волосы. Истина, открывшаяся перед ней, была такой очевидной, что теперь ей хотелось выть оттого, что прежде она ее не замечала. Ольга ударила по самому больному месту. «Четыре года назад, когда мы все пытались вспомнить хоть что-нибудь об этом афинском Пашкином друге, я, тупая корова, твердила, что ничего о нем не знаю, и даже не сопоставила простых фактов! Уже год жила в квартире „друга, который уехал на заработки“, и не врубилась, что это за друг такой! Да уж, лицом к лицу лица не увидать!»
– Умоляю, замолчи, – пробормотала она, не слушая гневных вопросов и упреков Ольги. – Я и так хочу повеситься. Не сообразила, не поняла, упивалась горем и, видно, отупела! А потом разозлилась на Пашку, вышла замуж и решила все забыть! Как подумаю, что его могли найти еще четыре года назад, так просто, только руку протянуть!
– Ну ладно, – видя ее искаженное лицо, та слегка сбавила тон. – В конце концов, спасти Пашу все равно бы не смогли. Что случилось, то случилось, просто этот Михаил уже четыре года сидел бы в тюрьме. Так значит, едем в полицию?
– Не знаю. – Колеблясь, Таня опустила стекло со своей стороны и жадно вдохнула морской воздух. Дорога снова спустилась к побережью и шла вдоль широких песчаных отмелей, по которым важно расхаживали чайки. – Может, лучше сперва все разузнать в Москве, я ведь не помню адреса, где мы жили. Прошло четыре года, у меня все номера вылетели из головы, а так – найду с закрытыми глазами. Узнаю, и сразу тебе позвоню, идет? Чего горячку пороть?
– Дело твое, – пожала плечами Ольга. – Это ведь твоего парня убили, не моего. Конечно, теперь уже все равно, днем раньше найдут этого Михаила, днем позже... Но ты правда позвонишь?
– А ты сомневаешься? – возмутилась девушка.
– Кто знает, – туманно заметила Ольга, трогая джип с места. – Может, решишь не ворошить прошлое?
– Вообще-то его разворошили вы, когда откопали твоего свекра! – отрезала Таня, отворачиваясь и снова глядя на чаек, которые с криками охотились на морских ежей. Выныривая из мелководья с очередным колючим трофеем, птицы разбивали ежей клювами на камнях и жадно выклевывали внутренности. От этого зрелища ее замутило, и она отвела взгляд. – И на этот кладбищенский фильм ужасов еще собираются всей семьей! Тебе не было страшно?!
– Что ты, – философски вздохнула ее спутница, – кто же боится мертвых? Бояться нужно живых.
Дальнейший путь они продолжили в молчании. Когда джип в последний раз спустился с очередного серпантина и вдали на холмах замелькали ветряные мельницы Мармари, Тане показалось, что она уехала отсюда месяц назад – столько она успела пережить за несколько часов этого долгого воскресного дня.
* * *
Толстощекая кудрявая блондинка четырех лет диковато поглядывала на Таню и упорно отказывалась поздороваться с ней по-русски, как ни уговаривала ее мать:
– Зоя, ну ты что, забыла, чему я тебя учила?! Что надо сказать?
– Да не мучай ты ребенка, зачем, – рассмеялась Таня, присев перед девочкой на корточки и заглядывая ей в глаза. Она любила детей, причем пол, возраст, внешность были ей безразличны, ей одинаково нравились все. Над этой ее чертой посмеивался Паша, уверяя, что со временем из Тани выйдет отличная мать-наседка. Иван по этому поводу иронизировал, что его жена хоть в чем-то умеет быть постоянной и серьезной, жаль только, что толку от этого никакого. Таня уже не раз заводила разговор на тему, как бы хорошо было иметь своего ребенка, но муж резонно замечал, что они слишком молоды, ему всего двадцать восемь, ей двадцать пять, так что дети от них не уйдут, а вот карьерный рост – запросто, если они посвятят свою жизнь подгузникам и соскам. Его поддерживала и Танина мать. В отличие от многих матерей, она вовсе не горела жаждой увидеть личики внуков, и веско заявляла, что обзавестись младенцем – на это много ума не надо, а вот суметь его обеспечить, не залезая при этом в карман к бабушке и дедушке, – вот это уже настоящий разговор! «Слушай Ваню, – назидательно повторяла она. – Тебе повезло. Послал Бог толкового мужа, я теперь хоть сплю спокойно, знаю, что он глупостей не наделает и тебе не даст! А вот вышла бы ты за своего Пашку, похоронила бы себя заживо!»
Вспомнив все это, она разом погрустнела, погладила девочку по пухлой щеке и обернулась к Ольге:
– Она похожа на тебя.
– А вредная – в отца! – раздраженно проговорила та, склоняясь над дочерью: – Ты ведь все понимаешь и можешь поздороваться! Зачем я с тобой занимаюсь русским?!
Девочка метнула сердитый взгляд на мать, отвернувшись от нее, обворожительно улыбнулась Тане и проговорила несколько слов по-гречески, указывая ей на грудь. Розовый пальчик был направлен прямо на эмалевую черепашку – не найдя более надежного места, Таня в конце концов повесила медальон на шею. Ольга всплеснула руками и выронила только что зажженную сигарету:
– Этого не хватало! Теперь она попрошайничает! Понравилась черепашка!
– Я бы подарила, но это вроде бы улика, – Таня с сомнением теребила тонкую золотую цепочку. – Так-то ей цена невелика.
– Да разве бы я разрешила дочери надеть вещь с покойника? – суеверно заметила Ольга. – И ты зря это делаешь!
– А что такое? – заинтересовалась Таня. – Есть примета?
– Вещь из могилы утянет обратно в могилу, – авторитетно заявила Ольга.
– Да ведь как раз в могиле-то ее и не было! – возразила девушка, пряча медальон под ворот свитера. Девочка проводила черепашку разочарованным взглядом и, сразу потеряв интерес к русской гостье, отвернулась и ушла в дом. Таня поднялась и присела в тени, под лозами красного винограда, оплетающими каменную стену, которая отгораживала двор от внешнего мира. Ольга присоединилась к ней, усевшись рядом на скамье, и заговорщицким шепотом напомнила:
– Только ты за обедом не акцентируй разговор на могильной теме, договорились? Свекровь до сих пор в себя прийти не может, у нее было даже что-то вроде нервного срыва. Все вычисляла, кто мог так над нами поиздеваться, подсунуть нам чужого покойника. Решила, конечно, что в Мармари у нас таких врагов не может быть, а больше она никого не знает, совсем деревенская женщина. Понимаешь, ей даже в голову не приходит, что наш гроб подвернулся кому-то случайно, на месте свекра мог быть кто угодно. Ищет виноватых, зациклилась на этом, и я боюсь, это ее саму в могилу сведет! Говори о чем-нибудь нейтральном!
– Лучше я вообще помолчу. – Таня откинулась на спинку скамьи и прикрыла глаза, наслаждаясь тенистой прохладой. Двор, вымощенный неровными мраморными плитками, был залит вечерним солнцем, и единственное растущее в нем апельсиновое дерево подставляло лучам свои красновато-желтые плоды. Несколько апельсинов валялись тут же, на земле, и никто не спешил их подобрать, так же, как и разбросанные тут и там детские игрушки. От всего веяло такой сладкой ленью, что у Тани начинали угрожающе слипаться веки.
«А что, лучше всего уснуть и проспать до самого рассвета и сразу махнуть на первом пароме прочь отсюда! А там такси в аэропорт Венизелос, четыре часа в воздухе и родимая Москва! И не надо ни с кем не встречаться, лезть на рожон! Главное, ради чего? Ради человека, который давно ничего для меня не значит, которого жаль, конечно... Но и только! Все, ложусь на дно, на улицу даже носа не высуну!» – обещала себе девушка, но слабо верила в свое благоразумие. Если бы не черепашка, не этот медальон, который она когда-то неизвестно почему решила считать талисманом, приносящим удачу! Если бы не слишком реальное доказательство того, что кто-то следит за каждым ее шагом, не решаясь встретиться лицом к лицу. «Это сам
